Марк Галлай - Я думал - это давно забыто

Вообще говоря, этот звонок нарушал установившийся порядок. Обычно, когда подходил к концу определённый этап полёта или возникали проблемы, решить которые на месте Государственная комиссия была некомпетентна (предполагалось, что ЦК или Совмин были в любой области более компетентны), Королев, формально заместитель председателя Госкомиссии, а фактически руководитель всего дела, звонил министру среднего машиностроения, докладывал ему и испрашивал разрешения доложить Устинову — заместителю Председателя Совета Министров, курировавшему космонавтику. Разрешение неизменно давалось, а доклад Устинову заканчивался просьбой разрешить звонок Брежневу, в то время второму секретарю ЦК партии, и лишь с разрешения последнего звонили персеку. Эта отработанная цепочка стала привычной, и вдруг звонок Хрущёва. Вероятно, ему, отдыхавшему в Пицунде, не спалось, вот он и решил позвонить на космодром.

Королев, умевший говорить с первыми лицами государства уважительно, но без подобострастия, доложил: программа полёта близится к завершению, все идёт по плану, самочувствие экипажа хорошее, технических неисправностей не обнаружено. Экипаж, продолжал Королев, просит продлить полет ещё на сутки. Средств обеспечения жизнедеятельности и управления кораблём хватит, но тогда не останется резервов на случай непредвиденных обстоятельств, которые могут снова потребовать вынужденного продления полёта…

Сергей Павлович умел доложить начальству так, что тому не оставалось ничего иного, как принять «от себя» решение, фактически продиктованное докладывающим.

— Не надо продлевать, — сказал Хрущёв. — Пусть садятся. А как только сядут, позвоните мне.

Мне, человеку от высоких государственных сфер далёкому, ничего особенного в создавшейся ситуации не виделось. Но я ошибался. Вопрос о том, как действовать дальше, обсуждался всерьёз. В конце концов решили действовать так, будто звонка Хрущёва не было. Королев доложил последовательно по всей отлаженной цепочке, на каждом звене которой получал, естественно, тот же ответ — полет не продлевать и доложить, когда «Рубины» (таков был позывной экипажа «Восток») приземлятся, — и разрешение звонить дальше. И только Брежневу в ответ на ставшее обычным разрешение Королев сказал: «А он сам уже нам звонил».

В положенное время утром 13 октября 1964 года, через 1 сутки 13 минут после старта, «Восход» благополучно приземлился. Надёжно убедившись в этом, Королев взял трубку «вертушки» и начал докладывать по инстанциям. Все шло, как обычно, до разговора с Брежневым, который в ответ на просьбу разрешить доклад Хрущёву неожиданно ответил:

— Не надо.

— Но он ведь, когда звонил ночью, сказал, когда сядут, позвонить.

— Нет, не надо. Мы сами ему доложим.

На этом разговор закончился, оставив Королева и всю Госкомиссию в раздумьях: что делать? С одной стороны, надо было выполнять распоряжение Хрущёва как «старшего по чину». С другой стороны, как игнорировать прямое, повторенное дважды указание Брежнева? Наше космическое начальство пребывало в тревожном волнении. А в это самое время Хрущёва в Пицунде уже не было. Его везли в Москву на заседание ЦК, на котором «друзья и соратники» сняли его со всех должностей и отправили на пенсию.

В драматургии классицизма был принят принцип единства места, времени и действия. Не скажу о действии. И по месту мы находились от разворачивавшихся событий на удалении в несколько тысяч километров. Но что касается времени, то отслеживать эти события мы имели возможность в масштабе один к одному — на сутки раньше подавляющего большинства своих соотечественников да и всего мира. Могли процесс снятия Хрущёва расписать если не по минутам, то во всяком случае по часам.

Правда, полностью мы отдали себе в этом отчёт несколько позднее, когда пошла наперекосяк вся привычная послеполётная процедура: космонавтов не отправили незамедлительно в Москву, а привезли сначала на космодром, где и выдерживали некоторое время, к сугубому удовлетворению врачей, получивших возможность обследовать своих подопечных «тёпленькими» (в дальнейшем этот порядок, явно разумный, стал обязательным).

А наши остряки (которых в космонавтике, как и в её родительнице — авиации, — всегда хватало), когда информация о происшедших на нашем государственном Олимпе переменах дошла до космодрома, советовали Комарову:

— Володя, ты, когда будешь докладывать в Москве, говори не как принято: «готов выполнить любое задание советского правительства», а — «готов выполнить любое задание любого советского правительства».