Морис Тринтиньян: Большой Приз Монте-Карло

Что касается Широна, то он говорил обо мне: «Это тонкий гонщик. Он добивается своего без кнута», и с нежностью в голосе добавлял: «Это воспитанник школы «Бугатти», как и я – это сразу же видно». Так что между нами существует как бы братство «Бугатти», как между учениками какой-нибудь прославленной школы.

Как и я, Широн не любил гонщиков, которые жестоко обращались со своими машинами… поэтому, к сожалению, некоторых он ненавидел. Когда кто-нибудь перед ним произносил чье-нибудь из их имен, он был еще откровеннее, чем я: делал отвратительную гримасу, закрывал руками лицо и смешно восклицал:

«Фу! … Ездит, как коновал».

Сначала он меня поздравил, потом заговорщически подмигнул, указывая на трассу, около которой мы стояли, и сказал мне:

– Так что? … Не хочешь полагаться на случай?

И прежде чем я собрался ответить, добавил:

– Ты прав, тем более, что Феррари сделает тебя в воскресенье своим первым номером… ты только не возражай; я в этом разбираюсь и держу пари, что и ты хочешь, чтобы так оно и было. Теперь слушай, что я тебе скажу. Феррари выставляет на гонку четыре автомобиля; два старых и две новые модели. Между прочим, один журналист сказал мне, что несколько дней назад на очень извилистом кольце в Имоле проводились испытания, и оказалось, что старые автомобили там быстрее. Если это так, взвесим, какими пилотами располагает Феррари? Фариной, Гарри Шеллом, Таруффи и тобой. Фарине никогда не нравились извилистые трассы, Таруффи участвует в гонках недостаточно регулярно, чтобы справиться с этой трассой, Шелл хороший гонщик, но еще довольно молод. Кто же тогда остается? Ты!

Широн поистине своеобразный человек. Я оказался в замешательстве, поскольку он сказал мне приблизительно то же, что и Уголини во время обеда. А чтобы картина стала совершенно реальной, добавил:

– Разумеется, мне кажется, что у «Мерседес» никто не отнимет победу. Но если допустить, что «Мерседес» откажут, то есть еще «Лянча», а после них лучшим будешь ты. Но, поскольку ты принадлежишь к гонщикам, не ломающим машины, а трасса Монако не щадит автомобили, думаю, что ты мог бы легко финишировать в первой пятерке.

Казалось, что мгновение он размышлял, а потом добавил:

– Вот увидишь, ты займешь третье место… а с третьим местом Феррари останется доволен и тобой, и твоим автомобилем.

Широн легко юркнул в автомобиль и отправился к боксам «Лянча», а я пошел к боксам, отведенным автомобилям «Феррари».

По пути в боксы я молился, чтобы там не было Уголини. Мне нужно было встретиться с Меацци, главным механиком «Скудерии». Я знал, что с ним я смогу поговорить откровенно. Уголини был милым и надежным человеком, но и немного «треплом», он мог ловко напустить туману, притупить острые углы. Мне же нужно было знать, что думают на заводе «Феррари» в Маранелло, каково настроение шефа и, главное, как выглядели машины во время испытательных заездов.

Мне повезло. Уголини как раз вышел. Меацци был внутри. Он был облачен в лазорево-синий комбинезон, обожжен солнцем, имел черные волосы и прекрасный профиль римлянина. Ему было пятьдесят, но дать ему можно было не более сорока. До войны он был механиком Нуволари, а после войны, когда Вимилль завоевывал победы для «Альфа Ромео», перешел к нему.

Увидев меня, Меацци притворился озабоченным и начал мне объяснять на своем шепелявом и ломаном французском:

– Ах, в Маранелло все неблагополучно. Коммендаторе ругается на чем свет стоит. Говорит, что хотя ты и хороший гонщик, как вино на продажу, но надо думать и об автомобилях. Я не дам тебя в обиду, так как старые автомобили ты знаешь по памяти. В действительности же, Коммендаторе бушевал потому, что старые автомобили на трассе выглядели лучше новых. И потом, он сердит на те задние оси. Привез их кучу, но о том, ставить ли их, будет решено во время тренировочных заездов. Ах, это сумасшедший дом! Ты, однако, не отступай и выбирай на гонку старый автомобиль. Я тебе советую.

Он благодарил Бога, что отговорил Коммендаторе Феррари от того, чтобы приехать посмотреть, как будут выступать его автомобили. Он восхищался им как величайшей в автогонках личностью, но, как и у всех исключительных личностей, у него был невозможный характер. Его вспышки гнева были общеизвестны, и я искренне сочувствовал тем, кто под его руководством работал в Модене или у него в конторе или на заводе в Маранелло в предместье Модены.

Мои встречи с Энцо Феррари всегда обходились без сцен, потому что – все, кто меня знает, вам это подтвердят – я настолько спокойный, вольный и, я бы сказал, равнодушный по отношению к его вспышкам гнева, что мое спокойствие, в конце концов, всегда переходило и к нему. А сейчас это спокойствие было мне очень необходимо – особенно после того, что рассказал Меацци.