Василий Ершов - Раздумья ездового пса

Мы с Витей занялись локатором, следя за зарядами: не влететь бы в град, успеть бы отвернуть… так… вот вроде дырка — полезли!

Кругом сверкало; в темноте фиолетовые «чёртики» статических разрядов сбегали по стёклам, кабина тряслась…так, влево, энергично, крен 30! Теперь вправо, ещё, ещё правее… зацепим же! Нет, вроде проскочили… Как там скорость — 500… молодец, так и держи… ну, ещё немножко… так, сейчас потрясёт…

У бывалого читающего человека все эти страсти должны вызвать кривую ухмылку: «знаем мы ваши страхи»…

Да уж. Тут было не до страха; ну там резко трахнет о стекло залп ливня… вздрогнешь — но это как собака внезапно из подворотни… Мы работали. Высота росла медленно: лето, жара, стотонная машина не лезет — да это пока и на руку: пройти под основными засветками, пока нижний край где-то под 3000 метров. Потом, повыше, когда за бортом похолодает, машина пойдёт в набор охотнее.

Мы проползли узкой кишкой, но болтанка не прекращалась; скорость разгонять было нельзя из-за увеличения радиусов разворота. Пришлось на ходу менять план: с максимальным креном отвернуть в совсем уж узкий проход, внезапно открывшийся справа. Через него открывалась дорога на север, а мы уже и так ушли на юго-запад вёрст на сорок. Давай!

Кое-как, благодаря малой скорости и глубокому крену, мы вписались, едва не влетев в багрово сверкающее облако слева рядом, а уже и справа полыхнуло зелено-голубым, и снова «чёртики» на стёклах и треск в наушниках.. Пролезли…

Маленькая передышка. В кабине было шумно, команды следовали одна за другой, вентиляция добавляла свои децибелы, и только молнии вспыхивали кругом с жуткой молчаливой внезапностью, ослепляя на секунду, и снова мрак, и тусклый свет приборных досок, и яркий луч локатора перед глазами.

Кончилась низкая облачность, и мы пошли по каньону между клубящимися грозовыми облаками, озаряемыми то розовым, то мертвенно-голубым светом изнутри. Болтанка утихла. Коля все держал свои 500 км/час… молодец… Где-то же набил руку-то по приборам…

Но пора разгоняться, теперь можно набирать высоту порезвее. Впереди ещё один фронт, надо лезть вверх.

Не тут-то было. Скорость — 500, а вертикальная — 5 м/сёк. Жара? Вес? Глянул на термометр — около ноля, а высота-то уже 5000. Чего ж она не лезет? Не забыли ли чего убрать на взлёте? Так… закрылки — ноль; предкрылки — табло не горит, убраны. Интерцепторы — табло не горят, убраны. Шасси — зеленые горят…Стоп! Зеленые-то гореть не должны! Шасси выпущены!

Тьфу ты! Коля, вложивший весь свой, небогатый пока, опыт, все умение и старание в сложный взлёт, забыл убрать шасси. Ну, то, что нашу кабину, «на острие прогресса», спроектировали бездарно, знают все мои коллеги. На всех типах самолётов шасси убирает бортмеханик, а у нас — только правый лётчик и никто другой. Ты и пилотируй, ты и убирай шасси. Ну, мы приспособились, а Коле, без опыта, без выработавшегося стереотипа действий — оказалось слишком сложно; а я, капитан, не проконтролировал.

Плюнул, убрал шасси, разогнались, повернули на восток — и начался отдых. Шум в кабине резко утих — прекратился рёв воздуха в нише передней ноги. И так стало уютно, так благостно: отмучились… Машина резво полезла вверх, перескочила грозовой фронт; а тут и восток заалел, и курицу принесли… И начался полет. Дальше уже все было просто: ещё десять часов, ещё две посадки, ещё грозы — обычная работа.

В наборе высоты, когда режим полёта установился, обычно ничего «такого» не бывает. Но была одна катастрофа, ярко иллюстрирующая, чем может обернуться усталость экипажа в самых, казалось бы, простейших условиях.

Тогда только начинались полёты из нового аэропорта узбекского города Карши, и экипажи на вылет завозились туда пассажирами из Ташкента, или из других мест, неважно. Важно то, что, как обычно было принято, новый аэропорт сдавался как всегда под какую-то дату, под фанфары и без элементарных удобств, которые достраивались потом годами.

Экипажу, прибывшему на вылет под ленинградский рейс, в силу ряда обстоятельств пришлось промыкаться на ногах много часов, говорят, чуть не сутки.

Как и мы, красноярцы, в своём несчастном аэропорту мучились в так называемом профилактории для лётного состава, где элементарные унитазы заработали-то лет через десять (а уж намёрзлись…), так, полагаю, и в том Карши кондиционеров тоже ещё не было. И экипаж, не отдохнувший, намучившийся по жаре перед вылетом, взлетел на пределе сил — потому что мы так зарабатываем свой кусок хлеба. У шахтёра свои проблемы, у металлурга — свои, и кто спрашивает комбайнёра, сколько он спал, когда идёт хлеб.