Георгий Фёдоров - Брусчатка

Литовскую армию наши части разоружили моментально, большинство офицеров арестовали и они потом сгинули. Это была маленькая 25-тысячная армия (да откуда взяться большой — население 2 млн 300 тысяч человек), предназначенная для почетных караулов, в частности при приезде высоких иностранных гостей. Помимо всего прочего, разумность именно такой небольшой армии диктовалась и геополитическим положением Литвы, зажатой между двумя социалистическими левиафанами — Германией и СССР; ясно было, что они, в конце концов, договорятся между собой о судьбе трех прибалтийских государств и, в первую очередь, насчет Литвы.

Разоружая, мы не встречали сопротивления, только сами удивленно таращились на виденные раньше только в кино и театре погоны и множество больших медных пуговиц, сверкавших на амуниции.

Литовцы сначала радовались: Германия больше им не угрожала, они получили свою историческую столицу — Вильнюс, в 1940 году Гитлер вернул (уже Литовской ССР) и Клайпеду. Граница между СССР и Литвой продолжала оставаться закрытой для всех, не имеющих специальных пропусков, так что грабеж был относительно ограничен. В Литве хождение имели только литовские литы и центы. Цены хотя и поднялись, но не слишком высоко.

Потом пришла растерянность — многие советские солдаты и командиры вели себя разнузданно.

А вскоре растерянность уступила место другим чувствам. НКВД начало аресты ксендзов и вообще уважаемых людей (ходили слухи об их расстрелах). Все большее количество литовцев и других жителей Литвы арестовывали, ссылали в Сибирь, бросали в концлагеря и тюрьмы. Многие хутора беспощадно уничтожали: засыпали колодцы, рубили яблони, растаскивали баграми строения… приучайтесь, дескать, жить в коллективах — пока хотя бы по деревням.

А 13 ноября 1940 года стал одним из самых черных дней в жизни Литвы. В этот день наряду с литовскими деньгами (их вскоре вообще изъяли из обращения) получили право хождения и советские. До того наши командиры получали в литах только небольшую часть жалованья. Остальное — в рублях — шло на сберкнижки.

Денег там скопилось немало. Началась безумная вакханалия. Я возненавидел тогда наших командирских жен, «боевых подруг», как их напыщенно официально именовали. Вечно озлобленные пренебрежительным отношением со стороны жен командиров, имевших более высокие звания, чем их мужья, издерганные частыми передислокациями, убогостью армейской жизни, в которой им оставалось только дрожать за судьбу мужей, стирать, готовить, в самодеятельных хорах фальшиво и безголосо прославлять великого Сталина и мудрую партию большевиков да заводить скотские романы с другими командирами, а с опаской даже и с солдатами, они, наконец, получили свой шанс. И они его не упустили. Сняв деньги со сберкнижек, они, как стаи хищниц, кинулись по магазинам. Они хватали все, что попадется, и в огромных количествах. Растерявшиеся хозяева магазинов переходили от радости (оборот рос) к отчаянию — все исчезало молниеносно. Стремительное повышение пен советских покупателей, а тем паче покупательниц, ничуть не смущало и не останавливало. Как раз в тот день я получил увольнительную. Из любопытства зашел в ювелирный магазин. Толстая рыжая жена начальника штаба полка властно приказывала хозяину магазина завернуть все украшения, лежавшие под стеклом на прилавке. Когда он было замялся — пригрозила комендантским патрулем. Вне себя, я выскочил из магазина.

К концу этого дня Литва была разорена. Цены на многие продукты поднялись в несколько раз, а на другие товары — даже в несколько десятков раз. Но и это не спасло большинство владельцев магазинов от банкротства.

Все потонуло в безбрежном море ничего не стоивших советских денег. Газеты же, захлебываясь от восторга, писали о том, что спички и соль сильно подешевели. В самом деле — спички в СССР стоили пять копеек, а в Литве — десять центов.

Стыдно было в этот черный день быть русским, советским… С какой горечью вспоминались строки поэта: «Читайте, завидуйте — я гражданин Советского Союза!»

Но главное все же заключалось не в этом, а в геометрической прогрессии нараставших репрессий. Стерпеть их твердая в своей вере, не потерявшая человеческого достоинства Литва не могла и не хотела. Народ восстал — прежде всего крестьянство, л оно составляло более 80 процентов населения Литвы. Чувство справедливости и собственного достоинства людей, владевших землей и на ней работающих, заставило крестьян, в особенности хуторян, взяться за оружие.