Геннадий Серебряков - Денис Давыдов

В марте 1801 года за полторы недели до пасхи Москва узнала о внезапной смерти Павла I.

Весть эту в Давыдовский дом на Пречистенке первым принес кучер Ерофей, которого матушка Елена Евдокимовна посылала за какой-то надобностью в Охотный ряд. Поручения он не исполнил, однако явился не скоро, с лицом возбужденно-озабоченным и красным, явно навеселе, и прямо с порогу брякнул:

— Инператор помер! Царствие ему небесное... — и истово перекрестился.

— Как? — вскинулись матушка с батюшкой.

— Оченно просто, преставился — и все тут! Сказывают, народ уже к присяге приводют новому государю Лександру Палычу... А в торговом-то ряду что деется, прямо-таки чудо. Купцы, те вроде бы как-то опечалились. А два барина, оба важные из себя, как о скончании-то царском прослышали, ажник все засветились, проздравлять друг дружку кинулись и христосоваться, будто в светлое воскресение. Один из барей-то с радости даже кошелек нам бросил: «Выпейте-де, мужички, за упокой тирана». Оно, конечно, мы и уважили за упокой-то...

Василий Денисович сразу же поехал по друзьям и знакомым. Весть подтвердилась.

— Может быть, мне теперь к полку отправляться следует? — в нерешительности спросил Денис отца.

— Нет, пожалуй, стоит повременить. Пусть-ка все прояснится и образуется, — рассудил Василий Денисович. — Судя по началу нового царствования, перемены должны быть...

Еще прошлым летом Денис, которому не терпелось на военную службу, совсем было собрался в Петербург для окончательного определения в кавалергардский полк, к коему он. был приписан, благо и возраст уже тому не препятствовал — ему исполнилось 16 лет. И батюшка с матушкою дали на отъезд свое согласие. Но тут Василий Денисович вдруг узнал от кого-то из приятелей, что Павел Петрович будто бы за какую-то провинность либо служебное небрежение подверг кавалергардов жестокому монаршему разносу и отправил полк в полном составе в ссылку, в дальние деревни Петербургской губернии. Родители порешили, что начинать службу Денису, оказавшись сразу «ссылошным», негоже, надобно обождать, когда горячий, но отходчивый император сменит гнев свой к кавалергардам на милость.

Новости, приходящие из северной столицы, по первой поре были утешительными. Александр I, объявивший в своем манифесте, что будет править «по законам и по сердцу» августейшей бабушки, и вправду, казалось, возвращался к более либеральному духу екатерининских времен. К радости поместного дворянства, стало известно, что новый государь снял введенный Павлом I запрет на ввоз в Россию иностранных товаров и на вывоз за границу русского хлеба. Сразу же было разрешено вновь свободно получать из-за рубежа книги и ноты. В начале апреля по повелению Александра Павловича была уничтожена Тайная экспедиция и из Петропавловской крепости выпущены все затворники — 153 человека.

Из писем родных и знакомых в давыдовском доме уже знали, что монаршая милость простерлась и на бывших «смоленских заговорщиков»: Александр Михайлович Каховский, как доподлинно известно, уже вольно прибыл в Петербург, а Алексей Петрович Ермолов, возвращенный из костромской ссылки, гостит в орловском родительском имении. Вновь объявился в петербургском высшем свете и Александр Львович Давыдов. Стало быть, из деревенской глуши в столицу вернулись и кавалергарды.

— Ну вот теперь можно и ехать, — сказал Денису отец.

Сборы были недолгими. Скоро у крыльца уже стояла матушкина дорожная видавшая виды кибитка, заложенная тройкою лучших лошадей, с Ерофеем на козлах.

Отец бодрился, но повлажневшие глаза выдавали его печаль и волнение за сына.

— Верю, что служить будешь достойно и фамилии нашей доброй не посрамишь, — говорил он на прощанье каким-то неестественно звонким голосом. — Всегда памятуй, что благословил тебя на военное поприще сам великий Суворов... — и порывисто привлек Дениса к груди.

— Деньгами не сори, — строго и тихо наказывала матушка, передав Денису 400 рублей ассигнациями, — сам знаешь о теперешнем нашем состоянии... И карт, упаси боже, в руки не бери, — она быстро глянула на Василия Денисовича, — уговор наш с тобою на сей счет не забывай. И письма пиши, они будут для сердца моего в разлуке с тобою и радостью и утешением, — вздохнув, заключила она и поцеловала сына сухими горячими губами.