Леон Дегрель - Любимец Гитлера [Русская кампания глазами генерала СС]

Саперы полностью закончили свой титанический труд и тоже отступили. Нам больше ничего не оставалось, как отрываться в свою очередь, но это не обещало быть легким делом.

Нам понадобилось три часа, чтобы преодолеть эти три километра. С несколькими автоматчиками я закрепился на выходе из деревни, рядом с Дековиллем, который до войны возил торф из болот. Из этого укрепления мы отстреливались как могли, чтобы прижать врага вне лесного массива, не давая войти в лес.

Большая часть моей группы арьергарда вышла уже на дорогу через болото, неся последних раненых, среди которых были те, кто уже не считал себя жильцами. У одного молодого рабочего-металлиста из Парижа (у нас в бригаде было с сотню французских добровольцев) была оторвана рука и взрезан живот. Он потребовал, чтобы его просто прислонили спиной к стогу сена и оставили там.

Большинство раненых не могли сделать и шага. У одного из моих людей были прострелены легкие. Из желтой кожи его голого торса на снег сочились две розовые пулевые точки, лицо было почти зеленым. Нам надо было любой ценой спасти этих несчастных парней.

Самые крепкие среди нас взваливали их на спины. Но мы проваливались в грязи. Надо было переходить через глубокие ручьи, некоторые раненые падали, исчезая в ледяной воде, откуда их вытаскивали ценой огромных усилий.

Двумя маленькими группами мы сменяли друг друга, чтобы завершить этот последний отход. Мы стреляли, другая группа занимала позицию в ста метрах позади нас. Когда она тоже была готова открыть огонь, мы по флангам отходили на сто метров за них.

Один из моих товарищей получил ужасную очередь в живот. Каждый из нас по очереди нес его как мог. Спины у нас были совсем мокрыми от его крови. Но мы смогли вытащить его. Он умер через два дня, в муках, но свободный…

В полдень мы наконец достигли на краю болота холма Староселья, не бросив ни одного раненого, равно как и нашего советского военнопленного, так нужного командованию.

По крутым тропинкам мы дошли до наших танков, неся на носилках наших окровавленных товарищей.

Ирдынь была уничтожена. Мы выполнили задачу. Но не было радости у нас на лицах. Наше воображение и воспоминания были в другом месте. В наши грузовики мы забирались удивленные и смущенные от того, что в них было много свободного места.

На Рождество 1943 года каждая землянка поставила свою рождественскую елку, украшенную ватой, которую сперли у санитаров.

На фронте я никогда не видел веселого Рождества. Солдат пил, пел, с часок балагурил, это было очень здорово. Потом каждый вспоминал свое Рождество дома, елки, что светились, как дети радовались, жены тоже, все пели нежные песни. Взгляды терялись вдали, видя свои хутора, когда-то счастливые родные квартиры. Какой-нибудь солдат выходил, его видели совсем одного под луной, он плакал.

Этим вечером в дивизии случилось много самоубийств. Сердца разрывались в слишком большом напряжении от стольких месяцев страданий и разлуки.

Я хотел посетить все блиндажи наших волонтеров. В снежной мгле прошел я с десяток километров, заглядывая в каждую дымную землянку. Некоторые группы, особенно молодых бойцов, веселились, держа этот эмоциональный удар судьбы. Но больше встречал я серьезных лиц, чем улыбок. Помню, как один солдат, не в силах больше сдерживаться, бросился на землю и рыдал, звал своих родителей.

Точно в полночь, в тот момент, когда те, кто еще бодрствовал и запел рождественскую христианскую песнь, небо вспыхнуло. Конечно, это были не ангелы-благовестники, не трубы Вифлеема: это была атака! Русские, думая, что в этот час наши люди будут навеселе, под хмельком, открыли артиллерийский огонь и вступили в бой!

Вообще-то это было своего рода облегчением. Мы бросились в бой. Среди освещенных разрывами снегов, сквозь трассирующие пули, зеленые, красные и белые ракеты постовых мы провели нашу Рождественскую ночь, блокируя разъяренному врагу переход реки Ольшанки.

На рассвете огонь стих. Полковой священник распределил причастие нашим людям, пройдя от взвода к взводу до православной часовенки, где очень по-христиански братались наш валлонский кюре, одетый в полевую военную форму, и старый поп в фиолетовой митре.

Тут страдающие сердца нашли умиротворение. Родители, жена, дорогие дети слушали ту же мессу где-то там, получая то же благословение… Солдаты распрямлялись в полный рост с чистой и простой душой, чистой, как огромная белая степь, что искрилась в рождественском сиянии дня.