Леон Дегрель - Любимец Гитлера [Русская кампания глазами генерала СС]

От Любека мы могли бы двинуться дальше на север. Я подбодрял своих людей как мог, но мы были еще далеко от Балтики, а события развивались быстро и торопили.

Утром 30 апреля 1945 года в восемь часов утра я узнал по Радио-Лондон поразительную новость: видимо, состоялись какие-то переговоры в окрестностях Любека.

Командир дивизии «Фландрия» прибыл ко мне. Вот уже два дня как мы безуспешно пытались установить связь с армейским корпусом. Отступление шло в таком ритме и в таких дорожных пробках, что в первый раз с начала войны, несмотря на все хладнокровие Верховного командования, связь была отрезана, ее невозможно было установить. Было абсолютно невозможно узнать, что надлежало делать нашим дивизиям, ни даже где находился штаб армейского корпуса. Радиомашины исчезли.

Ни одна эстафета не могла больше преодолеть этот потоп повозок и беженцев. Мы полностью были предоставлены своей судьбе. Фашистская Италия только что рухнула. Отвратительно садистски убили Муссолини, его труп в Милане был подвешен за ноги, как животное.

Я тщательно расставил свои батареи, чтобы максимально прикрыть своих солдат в опасности. Прежде чем покинуть Берлин 20 апреля, я добыл тысячу удостоверений иностранных рабочих, на самый худой случай. Пришло время воспользоваться всем, чем можно, не стесняясь. Утром 30 апреля я конфиденциально раздал эти удостоверения командирам моих подразделений. Таким образом, в момент завершающих боев, если некоторые роты окажутся отрезанными, те из наших людей, кто не захочет сдаваться, смогут с помощью этих фальшивых удостоверений выдать себя за иностранных рабочих, насильно вывезенных в Германию, и добраться к своему дому в Бельгии или в Рейхе.

В течение ста часов наши волонтеры шли день и ночь, нигде я не давал им отдыха. Необходимо было не останавливаться перед препятствиями, не терять головы, но, напротив, цепляться за любую возможность выжить, попытаться пробиться в Данию, затем в Норвегию, где, может быть, борьба продолжится, попытать все, везде, чтобы избежать мрачного краха в безвестности поражения.

Нельзя было больше и думать, что какое-либо чудо могло остановить советский натиск, не существовало больше никакого боевого рубежа, никакого сопротивления. Тащиться по дороге означало самоубийство.

Для командиров моих полков и батальонов я составил приказы об отступлении к Любеку: они должны были использовать все средства транспорта, погрузить солдат на каждую повозку. Я поставил валлонских жандармов на все перекрестки, чтобы направлять наших солдат от пункта к пункту, подгонять отстающих, дабы избежать любых осложнений.

Во что бы то ни стало я решил увидеть Гиммлера, добиться от него ясных, четких приказов для моей дивизии и для дивизии «Фландрия», напомнить ему о десятках тысяч добровольцев, отважных среди отважных. Помнил ли он их еще в спорах о Любеке? Собирались ли сбросить их в бездну?

Пока была возможность спасти моих ребят, я хотел ее использовать, и через проселочные дороги, обгоняя все, что было впереди, бросился к Любеку и к Гиммлеру.

Дорога на Любек давала точную картину положения 30 апреля 1945 года. До Шверина разливалась широкая и бурлящая река гражданских беженцев и военных, текущая с востока.

В Шверине все сливалось. Только замок герцогов единственный сохранил свою черепичную крышу, чистоту камней, видевших, как проходили люди и века. Остальная часть города тонула в переплетавшихся потоках, катившихся с востока на запад.

Вот именно там неминуемость конца света в Германии стала для нас ослепительной реальностью. Человеческий поток, спускаясь с Варена, спасался от советских танков. Другой людской поток выливался от Эльбы, убегая от англичан. Обе линии наступления союзников сближались все больше, как две закрывающиеся дверные створки.

Близость англичан обозначалась в небе. Начиная со Шверина над всеми дорогами с сумасшедшей яростью патрулировали эскадрильи «Типфлигеров». Британские самолеты пикировали на колонны, откуда тотчас вздымались десять-пятнадцать снопов густого дыма. Горели резервуары с горючим, горели покрышки колес, горел багаж беженцев.

На пятьсот, на тысячу метров был один сплошной густой, почти непроницаемый пожар, пересекаемый взрывами. Из разнесенных повозок вываливались пожитки женщин-беженцев. Нескончаемые колонны были брошены на произвол судьбы. Моя машина и автомобиль начальника штаба с огромным трудом продвигались через это скопище обломков и пожаров.