Наби Даули - Между жизнью и смертью

Доктор некоторое время молчал. Я смотрел на него, не пытаясь скрыть восхищения.

- Вот так, товарищ. Желаю тебе счастливого пути, - заключил он и встал с места.

- А теперь вы мне помогите, - попросил он меня через секунду и повел с собой.

Мы вошли в одну из тюремных камер. Здесь негде было ногой ступить. Пленные сидели на полу, сбившись как попало.

Вошел доктор, и камера ожила.

- Товарищи, - громко сказал Василий Петрович. - Выходите все во двор, здесь останутся одни раненые. Надо организовать госпиталь... Иначе эпидемия перекосит нас скорее, чем фашисты...

Да, он и в этих нечеловеческих условиях оставался врачом.

Это было нелегко. Один из пленных поднял шум:

- А я не выйду! Как бы не так! Я тут первый занял место, тут и останусь, - кричал он хрипло.

Разъяснения доктора в этом случае были бы бесполезны. Они вряд ли дошли бы до рассудка человека, обессиленного голодом и лишениями.

Василий Петрович решительным движением оправил на себе веревочный пояс, одернул гимнастерку и, весь подобравшись, скомандовал:

- Встать!

И вдруг вся камера поднялась на ноги. Больные приподняли головы и повернулись к доктору... Люди давно не слышали русской военной команды, и когда она прозвучала, все вдруг почувствовали себя снова в едином армейском строю. Сами того не сознавая, они откликнулись на призыв командира.

Василий Петрович продолжал:

- Я батальонный врач, приказываю вам: всем, за исключением больных и раненых, освободить помещение!

- Вон как! - продолжал упорствовать охрипший пленный. Он хотел сказать еще что-то, но рядом с ним вырос другой солдат, довольно рослый и крепкий.

- Товарищ батальонный врач! Разрешите, - сказал он и, не дожидаясь ответа, взял скандалиста за ворот, подвел к порогу и, поддав коленом, выпроводил за дверь.

- Иди, гад, не хочешь своего командира слушаться, лижи сапоги фрицу! - проговорил он.

Это минутное происшествие словно прояснило всем головы. Люди вспомнили, что существует взаимная выручка.

Доктору больше не пришлось никого уговаривать: пленные уже сами один за другим освобождали камеру. Доктор подозвал к себе рослого солдата. Тот подошел и вытянулся по стойке "смирно".

- Вольно, - сказал доктор. - Будем знакомы, меня зовут Василий Петрович, пока этого довольно. А вы кто?

- Я младший командир Фаттахов Зиннур, разведчик, - ответил тот. Он волновался, и в его произношении чувствовался татарский акцент.

- Хорошо, товарищ Фаттахов, вы будете старшим по этой комнате. Сюда никого не впускайте. А вы, - сказал доктор, взглянув на меня, - подметите хорошенько полы!

Василий Петрович вышел. Зиннур Фаттахов стал у входа. Я принялся за полы. Эта нехитрая работа вдруг увлекла меня. Мы точно избавились от плена, и жизнь наша потекла по-новому.

- Человек-то, видать, хороший. Это я про доктора, - заметил Фаттахов. - Нам надо самим о себе заботиться, фашистам на нас наплевать...

Не успели мы разговориться, как в камеру потянулись больные и раненые. Фаттахов ногтем отмечал на косяке число поступающих: ему, как начальнику "лазарета", нужно было точно знать количество больных.

Вскоре вернулся и Василий Петрович. Больные и раненые не сводили с него глаз. Доктор был для них единственной надеждой.

- Спасибо, вы очень чисто подмели полы, - сказал Василий Петрович, окинув меня добрым взглядом.

Пожалуй, впервые в жизни я почувствовал волнующий смысл простого слова "спасибо". На многие годы запомнилась мне благодарность человека, который и сам-то был на волоске от смерти.

- Что мне еще сделать? - обратился я к Василию Петровичу. Так хотелось помочь ему.

- У вас же есть дело... - ответил он.

Я понял. Василий Петрович пожелал мне счастливого пути.

Во дворе вдруг раздалась немецкая команда. Начиналась, как обычно, вечерняя поверка. Выходить на построение должны были все - и больные и раненые.

Василий Петрович посмотрел в окно.

- С места никому не подниматься, - сказал он.

- Опять бить будут, - проговорил кто-то со стоном.

Василий Петрович промолчал. Он лишь побледнел и стиснул зубы. Глаза его сощурились, на лбу резко обозначились морщины.

- Лежите все и не двигайтесь, - сказал он решительно и стал у двери.

- Ты тоже ляг, - сказал он мне, - и стони.

Я лег между больными, схватился за живот и приготовился стонать.

- Айн, цвай, драй, - доносилось со двора.

Немецкие солдаты пошли по камерам. Дробный стук кованых сапог приближался к нам. Вот с силой рванули дверь. Два солдата вошли в камеру.