Ион Деген - Война никогда не кончается (Рассказы, документальная проза, стихи)

Операция была осуществлена блестяще. Комар носу не подточил. А комаров в этом лесу хватало. Каждый из экипажей двух танков стал обладателем двадцати четырех банок свиной тушенки.

Задумались ли мы о последствиях приведшей нас в восторг операции? Подумали ли мы о судьбе шофера, который должен будет объяснить пропажу двух ящиков свиной тушенки - целого состояния по тем временам? Что с ним? Расстреляли его? Послали в штрафную роту? Погиб он в этой роте, или кровью искупил свою несуществовавшую вину? Не знаю, задумался ли над этим мой экипаж. Я не задумался, как, впрочем, не задумался и над тем, что нарушаю заповедь "Не укради".

Третий случай вроде бы не укладывается точно в нарушение одной из десяти заповедей, а все, что было совершено служило делу восстановления справедливости. Но...

Холодное серое утро не предвещало ничего хорошего. Даже день накануне включил тумблер суеверия, приготовив экипаж к самому худшему.

Мы мирно обедали внутри танка, когда болванка на излете чиркнула по касательной нашу башню. Оглушило нас здорово. А ведь до переднего края было не меньше двух километров. Я попросил у командира роты разрешение проверить рацию, но он категорически запретил, сославшись на дисциплину радиосвязи. Только во время атаки я обнаружил, что рация повреждена. Впрочем, это уже почти ничего не добавило к нашим несчастьям.

Не знаю, какой идиот и на каком уровне планировал эту атаку.

Десять танков, слегка прикрытые октябрьским туманом, шли по размытой грунтовой дороге вдоль опушки бора. Мой танк шел первым. Когда последняя машина вытянется на поле, по команде ротного мы должны были разом развернуться влево и, атакуя линией, продемонстрировать нашу доблесть и геройство. Тут-то я и обнаружил, что рация моя вышла из строя.

Рота, как и положено, развернулась. Мой танк не отстал, хотя я не услышал команды. А дальше мне уже некогда было следить за действиями роты.

Метрах в шестидесяти передо мной стоял "тигр". Набалдашник его орудия ехидно скалился, уставившись в меня. Скомандовав "огонь!", я, конечно, не подумал, что напоминаю кролика, лезущего в пасть питона. Возможно , мой бронебойный снаряд оглушил экипаж "тигра", и поэтому их болванка попала не в центр моей машины. Механик, стреляющий и я выскочили из вспыхнувшего танка. Лобовой стрелок и башнер погибли.

Мы спрятались в воронке у дороги и оттуда с ужасом следили за тем, как шестнадцать "тигров", забавляясь, уничтожают нашу роту. Почти на одной линии с моей машиной горели еще два танка взвода. Метрах в сорока впереди, под самым носом у немцев вспыхнула машина моего друга Толи.

Из своего люка, словно подброшенный катапультой, прямо из башни, не становясь на корпус или надкрылок, с высоты почти двух с половиной метров он спрыгнул на землю и, пригибаясь и хромая, помчался к опушке леса.

Тут я увидел, что на Толе один сапог. Я представил себе, как командирское сидение силой двух пружин прижало его ногу, как у Толи не было времени воевать с сидением, как он вырвал ногу, оставив сапог в горящей машине.

Мы уцелели в этом нелепом, в этом идиотском бою, вернее, в этом бессмысленном , нет - преступном уничтожении танковой роты.

А у Толи возникла проблема. Обувь у него была сорок шестого размера. Таких сапог не оказалось ни в батальоне ни в бригаде. Толя ходил по осенней распутице в одном сапоге и тряпках, намотанных на левую ногу. Помпохоз капитан Барановский беспомощно разводил руками при встречах с деликатным лейтенантом в одном сапоге, но чаще, пользуясь его ограниченной подвижностью, избегал встреч.

Однажды, заметив маневр капитана Барановского, я, догнал помпохоза и предъявил ему ультиматум:: если завтра у Толи не будет сапог, я обую его в отличные сапоги капитана Барановского, добро у него тоже сорок шестой размер.

Капитана возмутил ультиматум лейтенанта. Он проворчал что-то о разгильдяйстве и тщетности надежд этих наглых командиров, сидящих в танках, на то, что им сойдет с рук любое нарушение дисциплины и субординации.

Я согласился с ним и сказал, что броня защищает нас не столько от немецких болванок, сколько от советских интендантов, и если завтра у Толи не будет сапог... и так далее.

Вероятно Барановский решил, что словесная угроза капитану - предел наглости лейтенанта и на большее он не решится. Кроме того, был еще один аспект, позволявший помпохозу усомниться в том, что угроза будет осуществлена.

Но я уже упомянул обостренное чувство справедливости и вседозволенность.