Владимир Рынкевич: Шкуро: Под знаком волка

— Что они делают? — с наивным удивлением спросил Миша.

— Цукают хвостатых, — объяснил старший юнкер, хмурый и более молчаливый, чем его приятели.

— Вы хвостатые и вас надо цукать по традиции, — объяснил другой. — Мы, старшие, — корнеты. Те, кто не сдал экзамены и остался на второй год, становятся офицером, а то и генералом. Вот господин Юркин, — он указал на длинного, — генерал. К нему надо обращаться «ваше превосходительство». Явитесь к нему сугубый Шкура. Явитесь к генералу.

— Не вижу здесь никакого генерала, — ответил новичок и даже артистично огляделся.

Старшие опешили:

— Что-о?

— Господа! Со Шкуры надо содрать шкуру. Взялись! — закричал длинный.

Он одним резким шагом приблизился к новичку, протянул к нему руки, его приятели оказались рядом, и… через мгновение длинный скрючившись лежал на полу, хмурый согнулся в три погибели, держась за низ живота и стоная, а третий отскочил назад. Новичок длинного ударил «под дых», как говорили в Малаховке, другого — сапогом между ног. Третий возмущенно кричал:

— Господа! Бунт! Хвостатый ударил генерала! Остановите его.

В этот момент новичок, кружащийся на «пирамиде», не удержал равновесия и с грохотом упал на паркет.

— Я тебе не хвостатый, а кубанский казак, — размеренно говорил новичок, злобно перекосив рот, сжав кулаки, намереваясь нанести удар третьему юнкеру. Тот отступал, заслоняя руками лицо и выкрикивая:

— Сказали бы сразу, что вы казак, господин Шкура. С казаками у нас по-другому. Вы будете в казачьей сотне. Господа! Защитите же меня от него.

Некоторые юнкера пытались было остановить молодого казака. Но тот злобно и бесстрашно пригрозил:

— Кто тронет — насмерть задушу! Зубами горло перегрызу.

И оскалил белые крепкие зубы с острыми волчьими клыками.

Всего несколько дней хватило Стахееву, чтобы понять нелепость своей мечты стать русским Мюратом. Учиться в знаменитом Николаевском кавалерийском означало забыть не только стихи и схемы наполеоновских сражений, но и забыть самого себя, превратиться в «хвостатого», беспрекословно подчиняться любому издевательскому требованию старших, «являться» к местным «генералам», делать по тысяче приседаний… Михаил подал докладную об отчислении. Прощаясь с Андреем, спросил, почему тот сразу не предупредил юнкеров, что он казак.

— Чтобы знали, кто перед ними стоит, — ответил Андрей, — чтобы моя фамилия понравилась.

Начитанный Миша понял его: Андрей не вышел ростом. Фамилия неблагозвучная — вот и приходится самоутверждаться в бешеных смелых схватках. Стахеев посочувствовал в душе, но вслух сказал другое: выразил восхищение храбростью и силой.

— А ты, москвич, почему сдрейфил? Цука испугался? Держался бы так, чтобы тебя боялись.

— Не люблю драться.

— Хо! В офицеры же хотел. Война и есть драка. Особенно для кавалериста.

— Значит, это не для меня. Жить здесь я не могу. Это не училище, а цукалище. Если перейти от традиции на устав — совсем замучают.

— Что ж. Тогда, Миша, прощай, — проговорил Андрей разочарованно и даже пропел с иронической печалью:

Песни кубанские Андрей любил до самой своей страшной смерти.

Они узнали друг друга, потому что была еще одна встреча на Великой войне. В конце 1914-го в правительственных газетах появилось сообщение:

«Утверждается пожалование Командующим армией) за отличие в делах против неприятели Георгиевского оружия подъесаулу Хоперского полка Кубанского казачьего войска Андрею Шкуре за то, что 5 и 6 ноября 1914 года у деревни Сямошицы подвергал свою жизнь явной опасности, он установил и все время поддерживал постоянную связь между 21-й и другими пехотными дивизиями, а с 7-го по 10-е — между 21-й и 1-й Донской казачьими дивизиями».

В некоторых газетах появились фотографии симпатичного, напряженно вглядывающегося в объектив казачьего офицера. Корреспондент московского журнала «Объединение» Стахеев выпросил командировку на Юго-Западный фронт, в 9-ю армию под Радой, где геройствовал Шкура. Михаил уже будучи белобилетником встретился с подъесаулом. Тот был одет в очень длинную казачью шинель — люди маленького роста, вероятно, специально носят длинные одежды. Встретились дружески, но старый приятель смотрел с презрительным высокомерием на все, что не относилось к войне, к боям, к его кубанцам. Сказал, что задумал создать казачий партизанский отряд, такой, какие были в 1812 году. По некоторым его высказываниям можно было понять, что на войне, где можно быть лучше других, он нашел свое место, а там, дома, в мирной жизни что-то было не так. Стахееву запомнилась кривая нерадостная улыбка.