Федор Шаляпин - Маска и душа

— Заiокалъ, заiокалъ, заiокалъ и заплясалъ въ корридоре Обители Божьей. Прыгалъ пьяный, въ голомъ видѣ, на одной ногѣ… А Архiерей по этому корридору къ заутрени!

Выгнали…

Когда Варлаам крестится, онъ креститъ въ сердцѣ своемъ пятно тоски. Но ничѣмъ не стирается оно: ни пляской, ни iоканьем, ни пѣсней… И всего только у него утѣшенiя, что читать или пѣть «Прiйдите ко Мнѣ вси труждающiеся и обремененнiи и Азъ успокою вы». Онъ знаетъ, что онъ не труждающiйся, но онъ искренно думаетъ, что обремененный… Да еще подкрепляет онъ опiумомъ собственнаго изобрѣтенiя: есть, дескать, какой-то пупъ земли, гдѣ живутъ праведники и откуда его, горемычнаго, не прогонятъ…

Не знаю, конечно, нужны ли такiе люди, надо ли устроить такъ, чтобы они стали иными, или не надо. Не знаю. Одно только я скажу: эти люди — одна изъ замѣчательнѣйшихъ, хотя, можетъ быть, и печальныхъ, красокъ русской жизни. Если бы не было такихъ монаховъ, было бы труднѣе жить Мусоргскому, а вмѣстѣ съ нимъ — и намъ всѣмъ…

Бездонна русская тоска. Но вдумываясь въ образы, которые мнѣ приходилось создавать на русской сценѣ, я вижу безмерность русскаго чувства вообще, — какое бы оно ни было. Вотъ въ «Хованщинѣ» я вижу религiозный фанатизмъ. Какой же этотъ фанатизмъ сильный и глубокiй! Холодному уму непостижимо то каменное спокойствiе, съ какимъ люди идуть на смерть во имя своей вѣры. Стоять у стѣнки такимъ образомъ, что и не думаютъ, повернуть ли имъ назадъ. Они головой прошибуть стѣну и не замѣтять, что имъ больно… Въ «Псковитянкѣ» Римскаго-Корсакова я изображаю Ивана Грознаго. Какое 6езпредѣльное чувство владычества надъ другими людьми и какая невообразимая увѣренность въ своей правотѣ. Нисколько не стесняется Царь Иванъ Васильевичъ, если рѣка потечетъ не водой, а кровью человѣческой…

«И яко да злодѣянiя бѣсовсеия да испраздниши. И ученикомъ своимъ власть давай, еже наступити на змiя и скорпiя, и на всю силу вражiю».

И наступалъ…

Великая сила въ Борисѣ Годуновѣ, этой наиболѣе симпатичной мнѣ личности во всемъ моемъ репертуарѣ. Но этотъ бѣдняга, хоть и властный Царь, какъ огромный слонъ, окруженный дикими шакалами и гiенами, низкая сила которыхъ его въ концѣ концовъ одолѣетъ. Инстинктивно чувствуя слоновую силу Бориса и боясь этой силы, бояре ходятъ вокруг да около съ поджатыми хвостами, щелкая зубами. Но они смирны только до поры до времени. Въ удобную минуту трусливая, но хитрая, анархическая и хищная свора растерзаетъ слона. И опять-таки съ необузданной широтой развернется русскiй нравъ въ крамольномъ своеволiи боярства, какъ и въ деспотiи Грознаго.

Размахнется онъ за всѣ предѣлы и въ разгульномъ бражничествѣ Галицкаго въ великолѣпномъ произведенiи Бородина «Князь Игорь». Распутство Галицкаго будетъ такимъ же безпросвѣтно крайнимъ, какъ и его цинизмъ. Не знаетъ какъ будто никакой середины русскiй темпераментъ.

Игра въ разбойники привлекательна, вѣроятно, для всѣх дѣтей повсюду, во всемъ мiрѣ. Въ ней много романтическаго — врагъ, опасность, приключенiя. Но особенно любима эта игра россiйскими дѣтьми. Едва ли гдѣ-нибудь въ другой странѣ разбойники занимаютъ такое большое мѣсто въ воображенiи и играхъ дѣтей, какъ у насъ. Можетъ быть, это потому такъ, что въ Россiи всегда было много разбойниковъ, и что въ народной фантазiи они срослись съ величественной декорацiей дремучихъ лѣсовъ Россiи и великихъ россiйских рѣкъ. Съ образомъ разбойника у русскаго мальчишки связанно представленiе о малиновомъ кушакѣ на красной рубахѣ, о вольной пѣснѣ, о вольной, широкой размашистой жизни. Быть можетъ, это еще такъ и потому, что въ старыя времена, когда народъ чувствовалъ себя угнетеннымъ барами и чиновниками, онъ часто видѣлъ въ разбойникѣ-бунтарѣ своего защитника противъ господскаго засилья. Кто же изъ разбойниковъ особенно полюбился Россiи? Царь-разбойникъ, Стенька Разинъ. Великодушный и жестокiй, бурный и властный, Стенька возсталъ противъ властей и звалъ подъ свой бунтарскiй стягъ недовольныхъ и обиженныхъ. И вотъ замѣчательно, что больше всего въ Разинѣ легенда облюбовала его дикiй романтическiй порывъ, когда онъ, «веселый и хмѣльной», поднялъ надъ бортомъ челна любимую персидскую княжну и бросилъ ее въ Волгу-рѣку — «подарокъ отъ донскаго казака», какъ поется о немъ въ пѣснѣ. Вырвалъ, несомненно, изъ груди кусокъ горячаго сердца и бросилъ за бортъ, въ волны… Вотъ, какой онъ, этотъ популярный русскiй разбойникъ! Я, конечно, далекъ отъ мысли видѣть въ Степанѣ Тимофеевичѣ Разинѣ символическiй образъ Россiи. Но правда и то, что думать о характерѣ русскаго человѣка, о судьбахъ Россiи и не вспомнить о Разинѣ — просто невозможно. Пусть онъ и не воплощаетъ Россiи, но не случайный онъ въ ней человѣкъ, очень сродни онъ русской Волгѣ… Находитъ иногда на русскаго человѣка разинская стихiя, и чудныя онъ тогда творитъ дѣла! Такъ это для меня достоверно, что часто мнѣ кажется, что мы всѣ — и красные, и белые, и зеленые, и синiе — въ одно изъ такихъ стенькиныхъ навожденiй взяли да и сыграли въ разбойники, и еще какъ сыграли — до самозабвенiя! Подняли надъ бортомъ великаго русскаго корабля прекрасную княжну, размахнулись по Разински и бросили въ волны… Но не персидскую княжну, на этотъ разъ, а нашу родную мать — Россiю… «Подарокъ отъ донского казака».