Анна Ахматова - Ахматова и Цветаева

Вдохновение.

Есть священный инстинкт – и в этом меня подтвердит каждый пишущий – оберегающий нас от доверия к слишком легко давшемуся. Стихотворение, написанное в 10 мин<���ут>, всегда подозрительно.

Тот же священный инстинкт оберегает и настоящего читателя от доверия к слишком легко в него льющемуся.

Радость добычи – почему это торжество мужского сознания не распространяется и на книгу (душу другого), ограничивается областью дел (чаще «дел») и любви?! Все в мире сем надо завоевывать – т. е. за все платить собой – друга как женщину и книгу как друга. Готового нет. Есть, но неизбежно второй и третий сорт.

Богов из глыбы высекают и несколько веков спустя тем же усилием мышц из земли выкапывают.

Б<���орис> П<���астернак> поэт, как прозаик, прежде всего нуждается в сподвижничестве. Рука, ищущая встречной (а скорей даже – «coup de main»! [141] Подспорья (пер. с франц.). 1933 г.). За непосильное берусь – помоги же! Сезам, откройся, чтобы я со всеми своими сокровищами – за твоими сокровищами в тебя вошел.

Б<���орис> П<���астернак> осуществлен только в настоящем читателе, т. е. Б<���орис> П<���астернак> один – умысел, Б<���орис> П<���астернак> + идеальный читатель – умысел + действие, т. е. полный поступок: свершение. Б<���орис> П<���астернак> свершается не в напечатанном количестве страниц, как Бунин напр<���имер>, хотящий только одного: любуйся! – Б<���орис> П<���астернак> свершается только в читателе. Он не данное, а даваемое. Не сотворенное, а творимое: рождаемое. Весь он – самый акт дачи.

И в силу именно этой необходимости в сотворчестве, этой полной своей зависимости от другого, он так единственен, уединен и одинок.

«Чувствуй» (воспринимай) и «любуйся» – вот с чем идут к читателю писатели типа Бунина. – «Я сделал, а ты посмотри», «дал, а ты возьми», «страдал, а ты поразвлекись». Писатели типа Бунина хотят зрителя, писатели породы Пастернака хотят – писателя, второго себя.

«Работай», говорит Б<���орис> П<���астернак>, – «я бился – побейся и ты». (Я – над материалом, ты – надо мной, к<���отор>ый для тебя тот же материал, первоисточник: природа). Это – шахтер, в походе за золотом, а не рантье, нам это золото, на своих литературных приемах, в виде устриц, орхидей и чего еще? – расточающий.

Б<���орис> П<���астернак> нам дает, нет, Б<���орис> П<���астернак> нас приводит на прииски. – Добывай.

Б<���орис> П<���астернак) – наше местознание. Добыча – наша.

Но насколько несравненно больше доверия и любви в этом «бейся», чем в олимпийском «любуйся» Бунина. Б<���орис> П<���астернак> с нами последним – своей трудовой жилой делится – не ценнее ли банкирского «золотого дна».

Б<���орис> П<���астернак> – наша трудовая, следовательно – золотая жила.

(Пишу Б<���орис> П<���астернак> и все время думаю о Втором Фаусте Гёте).

Творчество Б<���ориса> П < астернака > – огромная лаборатория (алхимика). (NB! связать с тем золотом. Пожалуй, образ еще верней, ибо здесь больше добыванья и – не забыть! – так Бертольд Шварц изобрел порох). Это прежде всего материал, черновик. Есть поэты «без черновиков» – сразу набело – имя их легион и цена им грош. Есть поэты – сплошные черновики. Гёльдерлин, напр<���имер>, с четырьмя вариантами одного и того же стихотворения (абсолют, очевидно, им найден на небесах!).

Есть два рода поэтов: парнасцы и – хочется сказать – везувцы (-ийцы? нет, везувцы: рифма: безумцы). Везувий, десятилетия работая, сразу взрывается всем. (NB! Взрыв – из всех явлений природы – менее всего неожиданность). Насколько такие взрывы нужны? В природе (а искусство – не иное), к счастью, вопросы не существуют, только ответы.

Б<���орис> П<���астернак> взрывается сокровищами.

16-го июня 1925 г.

у зубн<���ого> врача

Потому что считали, что слишком мало – люди не давали мне НИЧЕГО.

Поэтому, должно быть, Б<���орис> П<���астернак> не посвятит мне ни одного стихо<���творения>.

Боль. Даль.

Льзя.

<1926 год >

Тайна смерти Есенин а… У этой смерти нет тайны. Она пуста. Умер от чего? Ни от чего: от ничего. Смерть Есенина равна жесту петли на шее. Есенин весь как на ладошке, и жизнь, и смерть. И лицо, и стихи. <���…> Пустота иногда полна звуками. Вот Есенин.

7 февраля 1927 г.