Андрей Судоплатов - Тайная жизнь генерала Судоплатова. Книга 2

Когда мы вернулись в Москву, начальник секретариата Министерства госбезопасности Чернов сообщил отцу, что Четвертое управление, которым руководил мой отец, расформировано.

«Поскольку нашего подразделения больше не существовало, — вспоминает отец, — я получил указание от министра представить ему свои предложения по использованию личного состава. У меня фактически не было возможности маневра: с одной стороны Молотов, намеренный создать Комитет информации, а с другой — Абакумов, министр госбезопасности.

Я все еще являлся руководителем разведывательного бюро Спецкомитета правительства по атомной проблеме. От Огольцова я узнал: Абакумова раздражало, что я до сих пор занимаю этот пост и имею прямой доступ в Кремль. Он ничего не мог с этим поделать, поскольку атомная проблема не относилась к его компетенции.

Новый Комитет информации, как предполагалось, должен был объединить военную и политическую разведку, что не могло не затронуть работу Специального разведывательного бюро по атомной проблеме, которое занималось координацией деятельности ГРУ и МГБ по сбору разведданных, связанных с ядерным оружием. Чем же должно было заниматься данное подразделение теперь? В конце 1946 года этот вопрос стоял ребром, а мне все никак не удавалось переговорить с Берия, который был заместителем главы правительства и членом Политбюро. В конце концов я позвонил ему и спросил, каким должен быть статус и кому должно подчиняться разведывательное бюро Спецкомитета правительства по проблеме номер один в связи с организацией Комитета информации.

Его ответ, не скрою, меня озадачил.

— У вас есть свой министр для решения таких вопросов, — резко бросил он и повесил трубку. Я понимал, что если у меня все еще есть министр Абакумов, то он никогда не поддержит меня.

Вот почему я тут же предложил, чтобы функции 2-го разведывательного бюро были переданы Комитету информации. Учитывая важность атомной проблемы, этими вопросами должен был заниматься самостоятельный отдел научно-технической разведки. На должность начальника отдела научно-технической разведки я рекомендовал назначить Василевского. Федотов, который вначале сменил Фитина в должности начальника разведки МГБ, а потом стал заместителем Молотова в Комитете информации, согласился, но Василевский проработал всего несколько месяцев…»

Знаю, что Василевского убрали из Комитета информации во время гонений на евреев, занимающих крупные служебные должности, позволив, правда, выйти в 1948 году на пенсию в звании полковника по выслуге лет.

Служебное положение моего отца определилось лишь осенью 1946 года, когда решением ЦК и правительства была создана спецслужба разведки и диверсий при министре госбезопасности СССР (с 1950 года она называлась Бюро МГБ № 1 по диверсионной работе за границей), и он был назначен начальником, а Эйтингон — заместителем. Их задача заключалась в том, чтобы организовать самостоятельную службу, которая была бы в случае войны преобразована в самые сжатые сроки в орган, направляющий боевую работу. Отец сохранил свое положение как начальник самостоятельного подразделения в системе Министерства госбезопасности. Абакумов проявил достаточно такта, чтобы не лишать его тех привилегий, которые он получал в годы войны: отцу сохранили государственную дачу, его продолжали включать в список лиц, получавших сверх служебного оклада ежемесячное денежное вознаграждение, а также имевших право на спецобслуживание и питание в кремлевской столовой. Положение моего отца изменилось лишь в одном отношении: его больше не приглашали на регулярные совещания начальников управлений под председательством министра, как это было в годы войны. Интересно, что коллегия в МГБ при Сталине так и не была создана. С Абакумовым отец практически не общался.

Но в один из обычных рабочих дней, как рассказывал отец, он «неожиданно услышал по телефону требовательный и уверенный, как обычно, голос Абакумова:

— До меня дошли слухи, что ваши сыновья планируют покушение на товарища Сталина.

— Что вы имеете в виду?

— То, что сказал, — ответил Абакумов.

— А вы знаете, сколько им лет? — спросил я.

— Какая разница, — ответил министр.

— Товарищ министр, я не знаю, кто вам об этом доложил, но подобные обвинения просто невероятны. Ведь моему младшему сыну — пять лет, а старшему — восемь.

Абакумов бросил трубку. И в течение года я не слышал от него ни одного слова на темы, не касавшиеся работы. Он ни разу не встретился со мной, хотя я и находился в его непосредственном подчинении. Все вопросы решались только по телефону».