Александр Шлёнский - Записки полуэмигранта. В ад по рабочей визе

В эту октябрьскую ветреную ночь мне плохо спалось. За окном шумели и стонали раскачиваемые ветром деревья, роняя предпоследние листья. Вопила вперекличку сигнализация стоящих во дворе машин. А мне опять приснился черт. Черт пришел, как всегда, в приличном деловом костюме, его небольшие рожки почти скрывались в густых, тщательно расчесанных волосах. Его щегольский галстук и на этот раз был подобран в тон рубашке и костюму с безупречным вкусом. На сей раз галстук был, к тому же, украшен скромной, но очевидно, весьма дорогой заколкой с небольшим, изящно ограненным камушком, отнюдь не бутылочного происхождения. Черт говорил с нью-йоркским акцентом, он протягивал мне какой-то контракт и настаивал, чтобы я тщательно его изучил, прежде чем подписать. Ну уж, это как обычно, чтобы все выглядело предельно благопристойно и честно. А потом все-равно оказывается, что ты пропустил три-четыре строчки в уголке, набранные самым мелким шрифтом, а в них-то и спрятана самая жопа . Но мне хотелось спать, ужасно не хотелось читать всякую муру на казенном английском языке, и я готов был подписать все, что угодно, хоть чертов контракт, только чтобы этот деловой представитель преисподней поскорее убрался к дьяволу и перестал мне сниться. Контракт мне все же пришлось дочитать, причем все его содержание я немедленно забыл. Черт спрятал контракт в роскошный дипломат, подошел к стоявшей неподалеку помойке, швырнул дипломат в контейнер, а затем, слегка присев, запрыгнул туда рыбкой вслед за своим кейсом, сложив руки как пловец, ныряющий с вышки. Раздался железный грохот, из контейнера вырвался сноп пламени, и все исчезло. Кажется, я ощутил запах серы: ну уж это как водится.

Я обрадовался, шмыгнул носом и повернулся на другой бок, но тут мне стал сниться самосвал, который медленно пятился задом вверх по стене нашего дома, и ему было совершенно наплевать, что она вертикальная. Самосвал полз по стене, фырча, вздрагивая и время от времени испуская гнусную бензиновую отрыжку. Он доехал до самого моего окна на пятом этаже, затормозил и вдруг неожиданно сбросил мне прямо в окно огромную кучу щебенки, с пылью и грохотом. Грязная, пахнущая цементом щебенка моментально заполнила всю комнату, сея хаос и разгром. В какой-то момент я не вытерпел и проснулся. Открыв глаза, я увидел, что уже почти рассвело. Я почувствовал нестерпимый сосущий зуд в голове и решил пойти на балкон покурить.

Утро — это совершенно особое время суток, когда химеры сна медленно и печально улетают вдаль, и вдруг, взмахнув прощально крылом, исчезают совсем, и ты в полном одиночестве врываешься в гиперреальность нового дня, и мысли в голове ощущаются совершенно по-особому, по-утреннему — они сухие и острые, как гвозди в натруженной, изувеченной руке старого плотника. Вещи видятся простыми и естественными, без прикрас. В это время как нельзя более ясно понимаешь, что скрипка — это то, что скрипит, врач — это тот, кто врёт, а мяч — это то, что мнут.

Я подошел к балконной двери. Через ее открытую форточку в комнату врывался настойчивый сухой стук и дребезжание. Сквозь стекло оконной двери я разглядел, что на толстой крученой бельевой веревке сидит преогромная ворона и клюет металлическую прищепку, с явным намерением оторвать и утащить с собой. Увидев меня, ворона раскрыла внушительный клюв, обнаружив необъятную, ярко оранжевую пасть, и оглушительно каркнула — по всей видимости что-то матерное. Вместе со звуком "Каррр!!!" из пасти у этого дружелюбного создания вырвался мощный столб пара. За ночь ветер утих и температура воздуха упала ниже нуля. Ворона перепрыгнула на украшенные легким инеем балконные перила, потому что нагадить на веревку было сложно. Нагадив на перила, птица мощным прыжком поднялась в воздух и унеслась прочь, сосредоточенно и презрительно махая крыльями. Я высадил Мальборо в три больших затяжки и швырнул незатушенный окурок вниз, на крышу овощного магазина. Он пролетел по дуге, роняя вспыхивающие и тут же гаснущие искры, подпрыгнул, покрутился, и улегся на козырёк крыши. Там, на крыше, этих окурков было великое множество, и мой бычок, пущенный вниз умелой рукой, ничего нового не добавил.

Вот в Америке меня бы за такое прегрешение непременно оштрафовали полицейские, вызванные бдительными соседями. Поэтому я и вел себя по-другому, пока жил и работал в Америке. Не могу похвастаться, чтобы мне это сильно нравилось. Скорее, наоборот. В Америке запрещают курить на рабочем месте, а я могу курить всухую разве что с утра. Днем я могу курить с удовольствием, только прихлебывая между затяжками крепкий, горячий и невообразимо сладкий чай. А в Америке мне приходилось курить во дворе офиса, давясь мерзейшим казенным кофе зеленоватого цвета и роняя пепел в пластиковый стакан. Кофе я там сам не варил, а наливал его из какой-то гадкой машины с кнопками, на одной из коих было написано: «Mocha». Правда, мне объяснили, что эта «моча» вовсе не то, что я думал, а смесь кофе с какао и называется она не «моча», а «мока». Хотя мне сдается, что на вкус такая смесь нисколько не лучше того, о чем я подумал в первую очередь.