Александр Шлёнский - Рассказы

Конец августа — сентябрь месяц. Вода в реке не совсем еще остыла, а воздух, особенно под утро, становится прохладным, поэтому туманы в это время — вполне обычное явление. Так и на этот раз рано утром, когда было недостаточно светло, опустился туман. Берега, чьи нечеткие контуры только начали было прорисовываться из ночной тьмы, окончательно утонули в этом густом молоке.

Мы шли обычным транзитным рейсом с севера в порт с порожней учаленной в кильватер баржей под толканием, иными словами — с баржей, которая своей задней частью (кормой) была прикреплена к носу нашего судна. Совсем недавно я заступил на очередную вахту, сменив судоводителя, дежурившего до меня. Обычно эта процедура проходит несколько растянуто. Коллега, вместо которого я встал за штурвал, уходить на отдых в каюту сразу не собирался. И — как бы находя особую привлекательность в оттягивании долго ожидаемого удовольствия — некоторое время находился рядом со мной в рубке. Это было в порядке вещей. Через некоторое время туман сгустился до того, что совершенно невозможно было ориентироваться в навигационной обстановке: не было видно ни береговых створов, ни бакенов, которые обозначают и ограничивают судовой ход от правого до левого берега. Дальнейшее продвижение решили прекратить, и я ушел за белый бакен вправо, ближе к левому берегу. Условным звонком вызвал вахтенного рулевого моториста из машинно-котельного отделения. Он сбегал на нос баржи к брашпилю (это якорная лебедка) и бросил один из двух имеющихся якорей. Течение в этом месте было довольно сильное, поэтому, прежде чем нам удалось заякориться, пришлось изрядно вытравить цепь. Мы встали. Моторист вернулся в МКО. А я, как это было и положено, остался продолжать свою вахту в рубке. Напарник все еще находился рядом. До этого нам пришлось обсудить подробности его ночной вахты, а затем за разговором обо всем — перейти на тему с некоторым оттенком мистицизма. Обстановка соответствовала такого рода разговору. Ночь. Полное отсутствие людей, обостренное чувство удаленности от человеческих мест обитания… все это привело к тому, что мы, незаметно для самих себя, как это ни смешно, настроились на лирически-мистический лад. В такие минуты человек становится особенно чувствителен, реагируя на малейший эмоциональный всплеск.

Было уже почти совсем светло. Мы все еще находились под впечатлением ночных разговоров. Вдруг впереди на носовой части баржи из тумана возникла одинокая фигура человека. Он не спеша продвигался в нашу сторону. Мы замерли и услышали гулко отдававшиеся по пустотелому корпусу баржи шаги. Их звук все нарастал по мере его приближения, тем самым доводя до крайнего напряжения и без того оголенные нервы. Мы в недоумении и тревоге переглянулись. И было от чего… Такое время, ни души вокруг, судовой ход — где-то около середины большой реки, далеко от обоих берегов и в полном отсутствии видимости. Мы были словно на небольшом необитаемом острове. И вдруг, откуда ни возьмись, — непонятно каким образом, — нарисовался этот человек.

Подойдя к корме баржи, он почти без усилий взобрался на довольно высокий нос буксира. «А малый-то крепкий», — отметил я про себя. Мы насторожились. Швали всякой везде хватает и ожидать можно всего, чего угодно. В любом месте и в любое время. Как это ни прискорбно. Особенно у нас в сибирских глубинках, где собирается разный сброд, приезжающий сюда отовсюду за «длинным рублем».

Оружия у незнакомца явно не было. Мало того, несмотря на утренний холод, он был в одной рубашке и без головного убора. В какой-то степени это успокаивало, но в то же время и удивляло. Пока незваный гость к нам приближался, мы с напарником перебросились парой предупредительных фраз.

Вот он поднялся к нам в рубку, вошел и некоторое время в нерешительности стоял на месте, стараясь разглядеть нас в полутьме. Я кивком пригласил его сесть. Он тяжело опустился на сиденье и несколько минут находился в каком-то полузабытьи. Было ясно, что ему только что пришлось пережить что-то очень серьезное.

Мы не торопились с расспросами. Через некоторое время он поднялся и, указывая рукой на пол рубки, с мрачным видом произнес: «Я-то здесь, а они — там». Опять — длительная пауза. Многословностью он явно не страдал. Третий штурман словно растворился в своем углу. Слышалось лишь его еле ощутимое прерывистое дыхание. Видно, он тоже почувствовал недоброе. «Где — там? И кто это — они?» — переспросил я, чувствуя, как внутри у меня все холодеет.