Михаил Левидов - Путешествие в некоторые отдаленные страны мысли и чувства Джонатана Свифта, сначала исследователя, а потом воина в несколь

Я иду тебе навстречу, любезный читатель, намекая, что и я, автор этих строк, был питомцем Бедлама, я даю тебе возможность победоносно воскликнуть: лишь величайший безумец смеет называть нас всех безумцами!

И дальнейшие мои строки, где показываю я с неистощимой наглядностью, с ужасающей конкретностью, с бурной моей логикой, как становятся питомцы Бедлама, оставаясь безумцами, полезными и почетными гражданами твоего, читатель, общества, – можешь считать эти строки строками сумасшедшего. Зачем же мне лишать тебя этого удовольствия. И не пеняй на меня, если удалось мне обмануть тебя. Впрочем, нужно ли пенять? Ты ведь стремишься к счастью, а что такое твое счастье, счастье человека, о котором я рассказываю в этом небольшом моем сочинении?

«Если мы разберем, что обычно понимается как счастье с точки зрения разума или чувств, мы увидим, что все свойства и признаки счастья входят в такое короткое определение: быть счастливым – это значит постоянно находиться в положении ловко обманутого».

– А теперь – для вящего твоего удовольствия – я посмеюсь даже над моей пытливой мыслью, стремящейся проникнуть в глубь вещей. «Поскольку легковерие более благополучная одержимость духа, чем любознательность, поскольку мудрость, имеющая дело с внешней оболочкой, предпочтительнее той мнимой философии, которая проникает внутрь вещей и важно возвращается назад с известием и открытием, что там внутри она ни к чему не нужна».

– Помнишь, читатель, мою параболу о портном-демиурге? Так сообрази – если он хозяин мира, автор всего кажущегося, покровов, масок, то есть в конечном счете «внешней оболочки», то против кого же направлена моя разоблачительная философия? Против мировых основ? Успокойся, я шучу – я ведь сам называю мою философию «мнимой». Зато твоя философия – она реальна и так выгодна она! Вот выводы твоей не мнимой философии: «…человек, способный удовлетворить свою пытливость пленками и изображениями, приходящими к его чувствам от внешности вещей, он, как подлинный мудрец, снимает сливки с природы и оставляет философии и разуму лакать кислые опивки. И это высший предел утонченного блаженства, это и есть состояние человека ловко обманутого, благостно мирное состояние дурака среди плутов».

Следует одиннадцатая глава, дальнейшие похождения Джека, доведенные до современных Свифту дней, – отраженная в зеркале прозрачнейшей аллегории история интриг и заговор нонконформистов в конце века: это откровенный до предела и гневный до дрожи в суровом свифтовском голосе политический памфлет, то грубо натуралистический, то яростно мистификационный…

И заключение, характеризуя которое, Свифт пишет в последних строках одиннадцатой главы:

«Я, как подобает благовоспитанному писателю, приступаю теперь к исполнению акта вежливости, которым менее всего на свете может пренебречь человек, идущий в ногу с современностью».

Прием раскрыт, даже обнажен: совершенно очевидно, что автор устал, изнемог – и отписался на этих последних строчках. Но какой же все-таки нотой кончает изнемогший под тяжестью и силы и горя своего человек: «Я делаю здесь остановку, пока не найду, пощупав пульс публики и свой собственный, что для нашего общего блага мне совершенно необходимо взяться снова за перо». И Свифт ставит точку.

Книга написана. Что же книгой рассказал о себе этот человек? Кто он?

Я не с вами, дорогие современники, я не ваш!

Чей же?

«Я отрицаю всю вашу культуру и религию как важнейший ее элемент и отрицаю эту культуру как форму мистики, одержимости, духовного рабства, я отрицаю эту культуру, счастье в которой – быть дураком среди плутов».

Что же признает автор «Сказки»?

«И я выхожу из вашей игры, нарушая ее правила, иронизируя, издеваясь. Нарушаю потому, что, когда дети играют, они знают, что правила игры условны, – и в любой момент опрокидывают правила, возвращаясь к реальности. Вы же глупее детей, в этой вашей грязной и низкой игре фетишизируете правила так, что для вас исчезает реальность».

Какая же реальность существует для Свифта?

Реальность человеконенавистничества, обиды на человека?

Красноречиво и сильно рассказала эта книга о нем, нужно было лишь уметь прочитать ее.

Нет, не человеконенавистник. Одиночка, изгой – и в хроническом состоянии обиды. Но обиды не на человека, а за человека. Эта разница в одной букве решает все. Обиды за то, что человек глуп – а мог бы быть и мудр; несчастен – а мог бы быть счастлив; немощен – а мог бы быть могуч.