И все же он ловил себя на мысли — в «Землеведении Азии» много неясностей, «белых пятен», приблизительных описаний. Несмотря на эти пробелы, труд Карла Риттера стал его путеводителем по великим просторам Азии. Но Семенов — не кабинетный работник. У него избыток жизненных сил, он не любит откладывать свои творческие замыслы. Мысль о путешествии по русской черноземной полосе не покидает его.
Географическое общество, как и Вольно-экономическое, одобряет проект экспедиции. Семенов и Данилевский собираются в дорогу…
Они выехали из Петербурга весной 1849 года.
Все шло благополучно. Голубело небо, сияли речки, цвели травы. Семенов и Данилевский радовались, встречая утренние зори, отдыхая на лесных дорогах, любуясь тихой красотой речки. Она так и называлась — Красивая Мечь. В селе с тем же названием они остановились на постоялом дворе.
Во время чаепития на улице послышался звон колокольчиков. К постоялому двору подкатил тарантас, из него вылез высокий, мрачноватый, в голубом мундире жандармский полковник. Звеня саблей, полковник легко взбежал на крыльцо, открыл дверь в комнату, где Семенов и Данилевский пили чай. Семенов узнал в полковнике однокурсника по школе гвардейских офицеров Назимова.
Назимов вежливо откозырял и так же вежливо обратился к Данилевскому:
— По высочайшему повелению вы арестованы. Соблаговолите следовать за мною. Обязан немедленно доставить вас в Санкт-Петербург…
Семенову полковник процедил сквозь зубы:
— О вас же пока никакого повеления не имеется…
Стараясь сохранить внешнее спокойствие, Данилевский обнял Семенова.
— Прощай, друг! Не удалось путешествие. Царь не простит мне моего социализма…
Они расцеловались. Данилевский сел в тарантас, помахал рукой. Кучер лихо свистнул, и Семенов остался один на пыльной улице.
В одиночестве продолжал он свое путешествие. В одиночестве собирал материалы для диссертации о почвах и растительности черноземного края.
Поздней осенью он вернулся в Петербург. Дома узнал, что был тщательный обыск. Жандармы перебрали все его книги, все бумаги, но не нашли ничего запрещенного. Все же он с нетерпением и страхом ждал вызова в судную комиссию, созданную по делу петрашевцев. Комиссия так и не вызвала Семенова даже свидетелем. Зато его знакомый, влиятельнейший член судной комиссии граф Ростовцев сообщил о Данилевском утешительные новости:
— Данилевский обвиняется только в чтении лекций о социализме. Для судной комиссии он написал объяснительную записку, в которой увлекательно изложил учение Фурье.
Мы поняли из объяснений Данилевского, что Фурье никогда не проповедовал революционных идей. И признаюсь, — пошутил граф Ростовцев, — члены судной комиссии сами сделались более или менее фурьеристами…
Судная комиссия оправдала Данилевского. В докладе Николаю Первому комиссия с особой похвалой отозвалась об уме и разносторонней образованности Данилевского.
— Чем умнее человек, тем опаснее. Образованный умник опасен вдвойне. А посему сослать Данилевского в Вологду, — решил Николай Первый.
Другого петрашевца, молодого писателя Салтыкова-Щедрина, сослали в Вятку. Семенов обрадовался: царь так милостиво обошелся с его друзьями. «Административные ссылки в царствование императора Николая Первого носили патриархальный характер: ссылаемые определялись на государственную службу под отеческий надзор губернаторов», — писал он много позже в своих мемуарах.
Представление Семенова о царской ссылке не соответствовало действительности.
Живой блестящий ум Данилевского был загнан в медвежий вологодский угол на медленное угасание, на полное творческое бездействие.
Из Салтыкова-Щедрина вытравливали семилетней ссылкой его свободолюбивый дух в непролазной невежественной Вятке. И не заслуга царя, что гений Салтыкова-Щедрина не погиб, а расцвел в ссылке.
Правда. Салтыкову-Щедрину сравнительно повезло. Он попал под «отеческий надзор губернатора», который знал его лично. Вятский губернатор Николай Николаевич Семенов приходился родным дядей Петру Петровичу и сам был писателем. Пусть третьестепенным (он писал сентиментальные русские романы на французском языке), но он покровительствовал ссыльному сатирику. Салтыков-Щедрин служил у губернатора чиновником особых поручений.
А Семенов искренне радовался гуманности царя в отношении петрашевцев. Царь-де понимает, царь-де знает, рассуждал он, что петрашевцы «не составляли никакого тайного общества и не только не совершали, но и не замышляли никаких преступных действий, да и не преследовали никаких определенных противогосударственных целей, не занимались никакой преступной пропагандой».
Читать дальше