Андрей Алдан-Семенов - Семенов-Тян-Шанский

Внимательно, но и критически перечитывал Семенов «Землеведение Азии». Том за томом, по тысяче страниц в каждом, ложились на его письменный стол. А рядом с ними отчеты, дневники, записки путешественников и географов, только что побывавших в Средней Азии, на Алтае, в Сибири.

За окном цвело и дышало свежестью летнее утро, в густом саду голубели тени. Пестрая тишина сада действовала успокоительно, настраивала на сосредоточенность. Семенов размышлял над «Землеведением Азии», и ему все яснее открывались достоинства Риттерова труда.

«Риттер и его школа превратили мертвый, хотя и систематический сборник фактов в стройный организм науки исследованием законов устройства земной поверхности, законов влияния ее на развитие рода человеческого. Это составило предмет нового направления землеведения или нового его отдела, которому Риттер дал название сравнительной географии и который относится к географии как философия истории к истории». Так написал Семенов в своем предисловии переводчика к первому тому «Землеведения Азии».

А недостатки Риттера?

Немецкий географ смотрел на землю как на «воспитательное учреждение для человечества в его земном, преходящем существовании». «Человек на земле играет такую же роль, как душа в теле». Иными словами, Риттер искал объяснения деятельности человека на земле в сфере религиозной. Он пытался совместить теологию — религиозную философию с географической наукой.

Семенов не критикует религиозных идей Карла Риттера. Это и понятно и не удивительно. Идеями Риттера во многом была пропитана географическая наука первой половины XIX века. Влияние Риттера испытывал и сам Семенов. Но он прошел мимо религиозных воззрений немецкого географа. Он взял у Риттера самое ценное и самое здоровое — его взгляды о значении географии как науки, его методы систематизации и описания географических сведений. Метод сравнительной географии, разработанный Карлом Риттером, сослужил впоследствии хорошую службу Семенову.

Работа над переводом продвигалась споро и весело. Семенов испытывал творческий подъем духа и радость от сознания, что делает важное дело. Он трудился, забывая обо всем, с утра до вечера. А вечером шел на берега Рановы, в окрестные поля. В часы этих прогулок собирал насекомых — увлечение, перешедшее в страсть и уже никогда не покидавшее его.

По соседству с ним в имении Гремячке поселилась помещица Кареева со своими дочерями и племянницей. Вскоре помещица пригласила в гости молодого соседа. Семенов явился — вежливый и скромный, — но в душе досадуя, что пришлось оторваться от работы. Досада улетучилась, когда он познакомился с племянницей Кареевой — семнадцатилетней Верой Чулковой. Вера произвела на него «чарующее впечатление, как своими правильными чертами лица венецианского типа, так и своей идеальной скромностью и душевной чистотою».

Он все чаще и чаще посещал имение Кареевой. Его появления в Гремячке ждали. Рассказы его слушали с удовольствием и большим вниманием. Все, что Семенов рассказывал помещице Кареевой, относилось к ее племяннице, — и он чувствовал: она понимает это.

Теперь жизнь приобрела для него новый смысл и новую красоту. Домик, в котором жили Кареевы, «украшенный умом и приветливостью его хозяйки и озаренный светлой личностью и красотою ее племянницы, казался мне земным раем». Он уже не мог противиться искушению, как можно чаще бывать в Гремячке. Он тосковал в те дни, когда не видел Веру.

Чтобы встречаться с Верой, он бросил комфортабельный кабинет в Урусове и перебрался в деревню Подосинки, неподалеку от Гремячки. Подосинки тоже принадлежали ему. Он поселился в ветхом флигельке, перевез туда книги, рукописи, свои скромные коллекции бабочек. Он ходил в Гремячку в сопровождении огромного ньюфаундлендского пса Сбогара. Иногда ездил в коляске. Пегий мерин тащил экипаж по мокрой лесной дороге, около бежал верный Сбогар, на Семенова осыпались крупные капли росы, а он был погружен в мечты о Вере. «Наконец-то и я встретил такую светлую личность, при сочувствии которой мой жизненный вопрос может быть разрешен без малейших колебаний и бесповоротно».

Незаметно подкралась осень. Желтели березы и клены, свинцовела вода в Ранове, сбивались в стаи перелетные птицы. Он же, совершенно влюбленный, все еще не смел признаться Вере в любви. Ему казалось: Вера не испытывает к нему ничего, кроме дружбы. Задумчивый и печальный, возвращался он в Подосинки через разноцветный осенний лес. Листья шуршали под колесами, их вяло пахнувшими пластами забиты ручьи и лужи. В серых сумерках рощи ему чудились зеленые волчьи глаза — волки уже блуждали по окрестностям Подосинок и Гремячки.