Андрей Алдан-Семенов - Семенов-Тян-Шанский

Замечательно, что при этом он никогда не пользовался никакими справочниками или словарями. Феноменальная память сохранила ему все, что он когда-либо усваивал из книг».

Дом его всегда переполнен и друзьями и неизвестными посетителями. Он принимал всех, охотно беседовал с молодыми учеными, живописцами, путешественниками. Но больше всего любил он встречи со старым другом Григорием Потаниным. Потанин жил в Томске, в столицу наведывался редко, но когда приезжал, то уже не разлучался с Петром Петровичем.

В свой последний приезд осенью 1913 года Потанин с волнением шел на Восьмую линию Васильевского острова. Его пугало здоровье учителя и друга. Петр Петрович встретил Потанина доброй, хотя и утомленной, улыбкой, усадил на скамеечку под мексиканскими кактусами. Кактусы цвели ярко и пламенно.

Петр Петрович сказал, показывая на цветы:

— Нe могу налюбоваться. Это какие-то живые самоцветы из далекой Мексики.

— Если заговорил о самоцветах, то получи. — Потанин открыл шкатулку из кедрового дерева.

В глаза Петру Петровичу ударила радуга уральских камней. Он погрузил пальцы в камни, наслаждаясь их красотой. Вошла Елизавета Андреевна с чашками кофе. Кинула на самоцветы спокойный взгляд.

— Неужели тебе нравятся мертвые камни?

Он замахал на жену руками:

— Что ты, что ты, Лиза! Уральские самоцветы прекрасны, как русские женщины! Я подарю тебе их, когда мы будем справлять нашу золотую свадьбу.

— Подумать только, — удивилась Елизавета Андреевна, — нам троим свыше двухсот лет! Нет, в самом деле, Григорий Николаевич, мы невероятно постарели.

Потанин глядел на располневшее, в тонких морщинах лицо Елизаветы Андреевны и все же видел ее сквозь призму времени — молодой, жизнерадостной спутницей своего друга. Он потеребил реденькую, тоже поседевшую бородку, ответил с преувеличенной живостью:

— Двести лет на троих — не так-то страшно!

Потанин, совершивший пять путешествий по Монголии и Китаю, интересно рассказывал о хребте Танну-Ола, о Большом Хингане, о быте, нравах, обычаях монголов. Сообщил о том, как бурно развивается русская колонизация в Сибири и на Алтае.

Петр Петрович слушал, закрыв утомленные глаза. Потанин невольно подумал, что это, может быть, их последняя встреча. Слишком одрях и ослаб Петр Петрович.

Семенов стряхнул с себя оцепенение, пошарил по столу, взял какое-то письмо. Заговорил, с трудом сдерживая раздражение:

— Всю жизнь приходилось мне выколачивать из правительства деньги на экспедиции. Сколько сил я потратил на прошения и ходатайства! Но вот это уже, видно, последняя просьба. Письмо министру внутренних дел. Ты слышал, Григорий, о полярных экспедициях Русанова, Брусилова и Седова? Так вот что я пишу.

«Руководители этих экспедиций, организовавшие свои предприятия по чисто идейным побуждениям или соображениям практическим, дабы принести пользу и славу государству теми способами, на которые другие не могли бы решиться, являются все-таки самоотверженными героями, не щадящими своей жизни. Поэтому от имени совета общества я, как вице-председатель, позволю себе обратиться к вашему высокопревосходительству, как министру внутренних дел, с усерднейшей просьбой возбудить ходатайство перед правительством об организации помощи экспедиции Седова и к розыску экспедиций Брусилова и Русанова.

Едва ли можно рассчитывать в этом отношении на частную инициативу и на частные средства для спасения, может быть, обреченных на гибель героев…»

Петр Петрович тяжело вздохнул.

— Географическое общество берет на себя инициативу по розыску исчезнувших экспедиций. Поедем со мною к министру. Промедление в таких делах опасно.

Петру Петровичу не суждено узнать о судьбе экспедиций, которые он пытался спасти за полтора месяца до своей смерти.

Экспедиция Седова на «Святом Фоке» вернулась после двухлетнего плавания без своего начальника. Георгий Седов погиб на пути к Северному полюсу. Корабль Брусилова «Святая Анна» был раздавлен льдами. Бесследно исчез в Баренцевом море Русанов со своим «Геркулесом».

Медленно покидали силы и Петра Петровича. Но он еще держался, не показывая родным и друзьям бесконечной своей усталости.

Каждый вечер, надев барнаульский полушубок и валенки, он выходит на прогулку. Медленно бредет по берегам Невы, прислушиваясь к шуму великого города. Тихо, почти тепло. Падает мягкий февральский снежок. Неподвижны белые березы, клубится пар над речными прорубями. Его следы на снегу наливаются синим сочным светом, точь-в-точь как на ледниках Хан-Тенгри.