Терентий Новак - Пароль знают немногие

— Николай Михайлович, — обратился я к Поцелуеву, — приходилось вам видеть соседа Луця?

— Да. Иван Иванович как-то показывал его мне.

— Тогда вот что: сейчас же идите к нему. Найдите любой повод, назовитесь кем хотите, хоть самим Гитлером, но обязательно побывайте в его квартире, узнайте, что этот тип представляет собой, чем занимается. Поинтересуйтесь его документами. Как это сделать, не мне вас учить, сами знаете. Только побыстрее. Понятно?

— Все ясно, Терентий Федорович. Иду, — отозвался Поцелуев, натягивая на ходу потертое пальто.

— Я тоже пойду с Николаем, — поднялся Шкурко.

На меня вопросительно посмотрел Соловьев. Я кивнул. Они втроем вышли на улицу.

Валя отправилась в кухню. В комнате остались мы с Луцем.

— Какого черта, Иван, ты держишься за свою квартиру? О чем думаешь? Дожидаешься, чтобы твой сосед-фольксдейче подвел тебя под монастырь?

Лицо Луця оставалось неподвижным. Он закурил трубку, подошел к окну. Я впервые заметил на его висках седину. И вдруг догадался: он все еще ждет Настку, знает, что ее нет, и все-таки ждет.

— Она не придет, Иван. Напрасно ты мучишься и подвергаешь себя опасности, — сказал я, понимая, что слова мои жестоки и, может быть, не совсем уместны; но Луць был моим другом, и я не мог не напомнить ему о суровой правде. — Тебе страшно оставить дом, потому что думаешь: вдруг вернется Настка, вместо тебя встретит в квартире гестаповцев. Пойми, Иван, она больше никогда не вернется. Тут не может быть счастливой ошибки. Ее видели мертвую, видели наши люди. Оттуда не возвращаются...

Луць молчал. Это было тяжелое, невыносимо тяжелое молчание. Где-то неподалеку прогремел выстрел. Вздрогнув от неожиданности, Иван Иванович глянул на меня из-за плеча, глухо проговорил:

— С квартирой я распрощался, больше туда не вернусь. «Хвост» за собой таскаю. Вот какое дело. С фабрикой тоже, видно, придется кончать. Почти все связные, которые знали фабрику как явку, уже побывали у меня. Теперь они туда больше не придут. Новое место встречи с товарищами из районов — сторожка Самойлова на кладбище. Об этом ты знаешь. Не хотелось мне оставлять фабрику так, за здорово живешь. Надо бы хоть чесальные машины и моторы вывести из строя. Но теперь поздно. Если мой сосед по квартире агент гестапо и подслушал наш сегодняшний разговор с Соловьевым, то наверняка уже успел донести. А раз так, за мной ночью придут. Гестаповцы не любят ждать. Не застанут дома, завтра чуть свет на фабрику пожалуют. Выходит, как ни крути, а на фабрику возвращаться нельзя.

— Решение разумное, Иван. Впрочем, подождем ребят. Может, выяснится что-нибудь новое.

Вскоре возвратились Поцелуев и Соловьев. Соседа Лудя подпольщики не застали дома. Квартира оказалась закрытой на замок. Мину в чемоданчике Поцелуев забрал и принес с собой.

— А где Шкурко? — спросил я Николая.

— Он распрощался с нами на улице, сказал, что ему надо встретиться с Дубовским из Красного Креста.

— За фольксдейче, к которому вы ходили, надо следить, Николай Михайлович! — тоном приказа сказал я Поцелуеву. — Поручаю это вам вместе со Шкурко. Выясните, кто он, куда ходит, с кем водит знакомство. Марии Жарской передайте, чтобы любым способом распространили на фабрике валенок слух, будто Иван Иванович тяжело заболел и когда выйдет на работу, неизвестно.

С каждым днем оккупанты чувствовали себя в Ровно все неуютнее и неувереннее.

На ровенских городских предприятиях едва теплилась жизнь. Почти полностью прекратилась работа на мебельной фабрике, на «Металлисте», на кафельном заводе, на деревообрабатывающей фабрике, на складе лесоматериалов. Несмотря на угрозы репрессий, рабочие не выходили в цеха, разбегались: одни спешили в села, другие — в лес, к партизанам.

Еще недавно немецкие военные чиновники провожали из Ровно в Германию лишь свои семьи. Теперь же они и сами сидели на чемоданах, готовые в любой момент бежать из города. Германская военная машина все больше чадила, и в этом чаду самим немцам с каждым днем становилось труднее дышать.

Возле десятого корпуса военного городка постоянно толпились офицеры, о чем-то возбужденно спорили. На примыкавших к казармам улицах появились таблички-указатели с буквой «К» на силуэте белого лебедя. Солдаты в стальных касках, дежурившие у шлагбаума, перегораживавшего улицу Парижской Коммуны, с еще большей тщательностью проверяли документы у всех, кто направлялся к «Ристунгинспекцион Украинэ».