Терентий Новак - Пароль знают немногие

Разные это люди и по возрасту, и по характеру. Галина Гниденко, например, была прямой противоположностью Люси Милашевской, веселой, непоседливой, острой на язык дочери бывшего управляющего помещичьим имением близ Гощи. Лиза Гельфонд и Вера Макарова, первая с тремя, вторая с двумя малышами, были женщинами смелыми, отчаянными, никогда не унывавшими, хотя жилось им очень трудно. Молодые хозяйки подпольных явок, как небо от земли, отличались от внешне робкой старушки Александры Венедиктовны Чидаевой или от осторожной и сообразительной тринадцатилетней девчушки Вали Подкаура. Их было много, наших сестер и братьев, матерей и бабушек, таких разных по годам, по взглядам на жизнь, но одинаково ненавидевших фашистских захватчиков и ради борьбы с ними готовых на любые жертвы. Простые и скромные наши помощники и помощницы подвергали себя огромной опасности и не раз сами оказывались на краю гибели. Протягивая в тяжелую минуту руки мне и моим друзьям, вынужденным жить в городе на нелегальном положении, они как бы прикрывали нас собой от врага, и мы, кому выпала доля остаться в живых, до конца дней своих будем низко склонять головы перед их негромким и порой незаметным мужеством.

Однажды во время очередной массовой облавы в городе мне пришлось, словно затравленному, метаться из стороны в сторону в поисках выхода. Спрятаться в городе не было возможности. Незадолго до того у меня в руках взорвался запал противотанковой гранаты, поранило ладони, обожгло лицо. Попадись я в таком виде на глаза гестаповцам или жандармам — не миновать беды. Стискивая от боли зубы, я все же сумел выбраться проходными дворами и глухими переулками в пригород, в район села Дворец. Постучал в окно первой же хаты небольшого хуторка. Дверь открыл незнакомый мужчина. В хате вместе с ним были его жена и четырехлетняя дочка. Я не мог сказать им правду о себе и назвался советским парашютистом, отбившимся от своей группы. Ни хозяин хаты, ни его жена не стали ни о чем расспрашивать. Помогли мне вымыть обожженные руки и лицо, сделали перевязку, накормили, оставили у себя на ночь. Утром хозяин сам вызвался сходить в город, узнать, закончилась ли облава, сняли ли немцы заставы на улицах. Незнакомый человек сделал все возможное, подвергая себя и свою семью смертельной опасности, чтобы помочь «советскому парашютисту» и тем самым внести свой скромный вклад в борьбу с оккупантами. Уже прощаясь с этой гостеприимной семьей, я случайно прочитал на прибитой к стене хаты дощечке: «Осип Григорьевич Пилипчук». Не будь этой дощечки с надписью, я, возможно, до сих пор и не знал бы фамилии своего спасителя, человека, возможно, не из самого боевого десятка, но, несомненно, подлинного советского патриота.

Моя нелегальная жизнь мало чем отличалась от той, что была знакома мне с юных лет, со времен пилсудчины. Блуждание по явочным квартирам не являлось для меня чем-то новым, к чему требовалось привыкать. И все же жить нелегально в оккупированном немцами городе было намного труднее и опаснее, чем во времена пилсудчиков. А может, мне просто так казалось, потому что я стал старше и ушла в прошлое присущая юности самонадеянность. Но как бы там ни было, одно оставалось бесспорным: требовалось во всем соблюдать исключительную осторожность, прежде всего избегать опасных встреч. Если еще недавно, будучи директором фабрики валенок, я все время думал, не поставили ли гитлеровцы где-либо капкан, то теперь тревожило другое. Слух о том, что директор фабрики оказался не то партизаном, не то советским разведчиком, распространился по городу молниеносно. Любой фашистский прихлебатель, опознав меня, непременно поспешит позвать жандарма или полицая. Я постоянно носил в карманах две-три гранаты и заряженный трофейный пистолет.

Как-то мне потребовалось побывать на явочной квартире подпольщицы Татьяны Крыловой, куда Настка Кудеша должна была принести ротатор. Дом, в котором жила Крылова, находился неподалеку от здания редакции газеты «Волынь». У доски объявлений, на которой обычно вывешивались различные приказы городской немецкой комендатуры, толпились люди. Они что-то читали и негромко переговаривались. Убедившись, что среди них нет знакомых мне людей, я тоже подошел к доске объявлений. На ней были наклеены листовки, напечатанные на бледно-розовой немецкой бумаге обычного, казенного, формата, в точности похожие на объявления комендатуры. Очевидно, ни полицаи, ни сотрудники «Волыни» не заметили подмены. Листовки, в которых сообщалось об итогах разгрома гитлеровских войск на Курской дуге, по всей вероятности, были наклеены здесь, в самом центре города, минувшей ночью. Автор листовки рассчитал точно, замаскировав сводку Советского информбюро под объявления комендатуры.