Терентий Новак - Пароль знают немногие

— Цыц, стервы! — гаркнул на них Анохин, и телефонистки смолкли, кутаясь в шинели.

Территория фабрики почти сплошь была завалена сухой древесиной. Десятки тонн чурок, уложенных в многометровые штабеля, заполняли весь двор. Анохин облил бензином сложенные в распилочном цехе доски, опилки, стены, а оставшееся горючее выплеснул на штабеля.

Фабрика вспыхнула как спичка. Огромное пламя, поднявшись вверх, осветило спящий город. Где-то в центре прогремели выстрелы патрулей, тревожно загудели сирены пожарных машин. Но к моменту прибытия пожарников все было охвачено пламенем, а еще через час на месте бывшей фабрики чернели лишь раздуваемые ветром, светившиеся огнем кучи пепла.

Подпольщики во главе с Михаилом Анохиным, прихватив с собой автоматы и винтовки охранников, благополучно выбрались за город и к рассвету прибыли на «маяк» к Иосифу Чибераку. Там они оставили захваченное оружие, а с наступлением темноты возвратились в Ровно.

Рассказывая мне и Поцелуеву об успешно проведенной операции, Анохин возбужденно размахивал руками, строил планы новых диверсий.

— Чурки — ерунда, — говорил он. — Достаточно оказалось одной спички — и от фабрики остались обгорелые головешки. Вот чугунно-литейный завод или «Металлист» — иное дело!..

— А ты разве и на «Металлисте» побывал? — улыбаясь, спросил Поцелуев. — Там я что-то не заметил пожара.

— Не был я ни на «Металлисте», ни на чугунно-литейном, — отрезал Анохин. — И смеяться нечего. Я о чем говорю? Надо все сжечь к чертовой матери, чтобы от немецких фабрик и мастерских в городе не осталось следа. Вот я о чем...

Было видно, что удача на фабрике чурок до предела взбудоражила Анохина: он готов был жечь, крушить все подряд. Пришлось разъяснить подпольщику, что уничтожение всех промышленных предприятий в городе — бессмыслица. Правда, пока и литейный завод, и «Металлист», и другие предприятия работают на немцев, на оккупантов. Но Красная Армия наступает. Уже недалеко время, когда она будет в Ровно. Зачем же крушить все подряд? Потом-то самим придется восстанавливать разрушенное! Наша задача иного плана. Во время бегства фашистов из Ровно надо постараться сохранить оставшиеся предприятия, не дать немцам уничтожить их. Задача эта не менее сложная и ответственная, чем диверсии, и к ее выполнению тоже необходимо тщательно готовиться.

Выпустив меня буквально из рук, гестаповский офицер (об этом потом рассказывали товарищи) быстро сообразил, что его провели. В доме мармеладчиков гитлеровцы пробыли всего несколько минут, потом, как разъяренные псы, бросились назад, в бывший мой директорский кабинет. Однако там уже никого не было. Успел удрать и пан Смияк, вероятно сообразивший, что новая встреча с гестаповцами не сулит ему ничего хорошего; допросов, а может, и ареста ему не избежать, и, кто знает, чем все кончится!

Гитлеровцы произвели в кабинете тщательный обыск: взломали сейф, перерыли все бумаги. Ничего заслуживающего внимания, однако, не обнаружили. Затем покопались в ящиках стола и бухгалтерских книгах Луця, побывали в подвале, на чердаке, в цехах. И опять ни листово-к, ни советских газет, ни шрифта, ни типографской машины — никаких компрометирующих документов или предметов! По всей вероятности, ниточка, протянувшаяся ко мне через сестру Устину после побега легионеров, была единственной уликой. О том, что фабрика валенок долгое время являлась штабом городской подпольной организации, в ведомстве майора Йоргенса не догадывались.

Но так или иначе, моему директорству, а значит, и легальному пребыванию в Ровно пришел конец. Я, как Терентий Новак, уже не существовал: Федор Шкурко изготовил для меня документы на чужое имя. Ежедневно приходилось менять квартиры, перекочевывать с одной явки на другую; их к тому времени у нас имелось около двадцати в различных концах Ровно. На улицах старался появляться как можно реже, да и то лишь по вечерам: в городе меня многие знали, в любой момент можно было встретиться с каким-нибудь предателем, оуновцем, шефом предприятия или сотрудником промотдела гебитскомиссариата. Помимо хозяев давних конспиративных квартир, существовавших уже год-полтора, мне охотно давали приют молодые подпольщики. На улице Ожешко, в доме 58, меня радушно встречал Виктор Васильевич Жук, мужчина лет тридцати пяти на вид, работавший в каком-то оккупационном учреждении и одновременно принимавший активное участие в подпольной деятельности; на улице Коперника, в доме 28, я находил убежище в квартире Любови Комаровской, жены польского скульптора и архитектора; на улице Кирова, в доме 45, передо мной всегда гостеприимно открывала дверь своей комнаты молодая подпольщица Раиса Митченко; от Лизы Гельфонд, жены командира Красной Армии, занимавшей с детьми небольшую квартирку на улице Димитрова, в доме 54, я перебирался в дом 10 по Ростовскому переулку, где жила подпольщица Елена Дмитриева-Васильева, оттуда — на Тетовую улицу, в дом 17, к Полине Калининой или на улицу Первого мая, тоже в дом 17, к Татьяне Крыловой. Не раз доводилось ночевать в больнице пригородного села Тютьковичи, где работал подпольщик Василий Убийко, у преподавателя нашего института Евтихия Назаренко, на Литовской улице, в доме 3, у Люси Милашевской или у проживавшей неподалеку учительницы с Житомирщины Галины Гниденко, которую война забросила в Ровно и наделила не по годам суровой сосредоточенностью...