Илья Штемлер: Звонок в пустую квартиру

Перепуская одну-две ступеньки, я взметнул себя на второй этаж, подстегнутый воплями вахтера. Кривой коридор освещался слепыми лампами. Вот и дверь отдела кадров… бесполезно! Дальше бухгалтерия и касса (увы!), далее — профком (побоку!) и, наконец, приемная директора. Вламываюсь! Справа табличка — «Главный инженер Цуканов Я. Г.», слева — «Директор Туниманов А. З.». Прямо по курсу — секретарь директора (ох, как я их боюсь!). К счастью, секретаря на месте нет, приемная пуста. Дверь слева приоткрыта ровно настолько, чтобы просунуть голову.

— Что вам угодно?! — Из-под густых черных бровей на меня смотрят глаза кавказского человека (распознаю всегда, сказываются долгие годы жизни на моей родине, в Баку).

— У меня семья! — выпаливаю я. — Должен родиться ребенок.

— Ну и что?! — Густые брови в удивлении встали домиком. — У меня тоже семья. И двое детей. — Директор Туниманов А. З. шарил рукой, нацеливаясь попасть в рукав синего плаща.

— А то! Меня не берут на работу на ваш завод. Отказали. Я инженер-геофизик со стажем. Завод дал объявление, что требуются. И не берут. Что им не понравилось? Может быть, моя национальность?

— Интересно. — Директор оставил рукав плаща. — Сразу так?

— А как же. — Я понимал, что сжег мосты, остается только вперед, и, едва сдерживая слезы, пробубнил: — Инженер-геофизик. Ленинградская прописка…

— А пятый пункт хромает, — с непонятной интонацией прервал директор. — У меня тоже с пятым пунктом не все в порядке, если верить вам. Однако я директор завода… Глупости все это.

Я молчал. Продолжать дискуссию бесполезно, ибо недоказуемо: известно, что в нашей стране все равны, и нечего баламутить… Нет ничего горше ущемленного национального достоинства. Странное состояние — здоровый физически, вроде не совсем уж и дурак и внешне вроде не урод, а хочется сжаться, спрятаться куда-нибудь, затеряться в толпе, когда вдруг слышишь слово «еврей». За какую такую провинность? Помню, в детстве, желая оправдать себя за очередную драку на улице, я сообщал маме или бабушке: «Они мою нацию задели». И все сходило с рук. Я вступил в драку, защищая честь…

Детство позади. Мне уже двадцать пять. Но по-прежнему чувствую на своем лице и руках шагреневую кожу, что, стягиваясь, обнажает нервы… Хочется уйти, исчезнуть, пройти слепым коридором на улицу, в дождь, где все равны под своими зонтами. Смуглые пальцы директора, заметно покрытые темным пушком на фалангах, цепко держат мой диплом и заявление с отказом.

— Вы что, из Баку? — произносит Туниманов.

— Да. Из Баку. — В интонации директора я улавливаю заинтересованность. — Вы были в Баку?

— Родился там. Садитесь. Вот вам лист, перепишите заявление.

Я шел коридором, тем самым коридором, который мгновение назад казался дорогой в никуда. Теперь это был светлый, нарядный коридор, и даже лисьи мордочки ламп, забранных в тюремные намордники, выглядели яркими светильниками. Память запоздало проявила слова благодарности на армянском языке, которые тщетно пытался вспомнить в кабинете директора. И хорошо, что не вспомнил, подобное он мог бы расценить как нагловатое панибратство. Азербайджанский-то язык я знаю хорошо, а вот армянский похуже, как и многие ребята в моем белом городе детства…

Человек, под начальство которого меня отрядили, носил фамилию Черемшанов. Кривые ноги заметно выгибали штанины лоснящихся серых брюк, над которыми высился мощный торс, обтянутый серым пиджаком. Под темной челкой, как бы минуя лоб, зыркали маленькие глазки.

Некоторое время они обиженно смотрели в заявление, медленно процеживая строчки, потом вскинулись на меня.

— Посиди-ка тут!

Черемшанов вышел из кабинета. Вернулся насупленный.

— С чего это ты решил? В отделе работают люди твоей нации. — Он начал перечислять фамилии, загибая пальцы. Словно удивляясь этому факту.

Я проработал на заводе девять лет под руководством Ивана Алексеевича Черемшанова. И ни разу между нами не было никаких конфликтов. Наоборот. У нас сложились прекрасные отношения. Он мне говорил: «Понимаешь, Израиль, я ничего против вас не имею, еврейцев. Но только ты не обижайся, — он страдальчески морщился, — многовато вас, понимаешь». — «Как же многовато, Иван Алексеевич, — просвещал я своего шефа, — меньше одного процента. На всю страну». — «Что ты говоришь?! — искренне удивлялся шеф отдела технического контроля. — А впечатление, что на каждый второй рассчитайсь! Нет, я не против, только вот люди говорят: „Окружили тебя, Иван, гляди, сделают тебе обрезание, и не заметишь…“ Ладно, сними грех с души, не обижайся».