Евгений Бузев - Она развалилась. Повседневная история СССР и России в 1985—1999 гг.

В мае того же года принят закон «О кооперации», позволявший кооперативам заниматься любыми разрешенными видами деятельности и использовать наемный труд. Экономист Владимир Рожанковский рассказывает о первых шагах новых предпринимателей и проблемах, с которыми столкнулись строители капитализма. С 1996-го он работал в крупнейшем инвестиционном банке HSBC James Capel в Лондоне, затем брокером в США. После возвращения в Москву возглавлял аналитические департаменты ведущих инвестиционных компаний.

Я поступил в Московский энергетический институт в восемьдесят четвертом году. Здесь училось много иностранцев из капстран: Египта, Перу, Боливии, Индии. Мы им заказывали винилы, которые затем на Горбушке расходились на ура. Еще был Комок напротив планетария – это была тусовка меломанов, но с элементами частного предпринимательства. Люди рассчитывали на Комке приобрести пластинку за 10 рублей и затем перезаписать ее на бобины. Хорошим людям, энтузиастам, мы бобины продавали по 5, а плохим – по 10 рублей. Таким образом получали хороший приработок к стипендии, которая не превышала 35-40 рублей в месяц. Для ценителей стали делать красивые коробки для бобин с обложками: фотографировали «Зенитом» оригинальное оформление и распечатывали на цветной бумаге.

Когда в восемьдесят седьмом вернулся из армии, то все уже фарцевали – перед любым университетом располагались так называемые сачки, они же толчки. Рок-музыку уже выпускали на Апрелевском заводе пластинок, но там еще работал худсовет – Motorhead, AC/DC или Pink Floyd найти было трудно. На разрешенный же Beatles был такой спрос, что винилы распределяли между своими, и они не доходили до широкого рынка. Толчки не поощрялись, но профессора и не препятствовали. Оборот был небольшой – бандитов такие мелкие деньги не интересовали. Здесь появились предвестники челночных рейдов: шмоточники приходили со спортивными сумками, откуда доставали вареные джинсы, майки с оригинальными слоганами и дутики (модные тогда дутые куртки). Затем все побежали регистрироваться кооператорами, стали делать пристройки к ларькам мороженого, раскладывали товар перед метро.

Вторым серьезным направлением кооперативной волны стали мастерские, где паяли ушедшие с электронных заводов. Они спаивали светомузыку, собирали из обломков аудиосистемы, восстанавливали сломанную радиотехнику. К девяностому году рубль сильно упал, и знаменитая магнитола SHARP 777 стала стоить 800 рублей – ну совсем недоступно. Тогда же стоматологи массово бежали из поликлиник, где платили совсем копейки. На старом месте работы они арендовали кабинет и ставили людям пломбы. Вся техника была советская, а материалы для пломб – из Германии. Все окупались буквально за два месяца. Доступ к прочим инициативам простым людям был ограничен: например, поиск работы за рубежом курировался работниками МИД.

До и после у человека, окончившего институт, был ограниченный список перспектив. В Союзе ты банально устраивался на завод и пахал там до смерти, ведь в обмен на лояльность предприятие давало жилплощадь. В перестройку у людей сильно разошлись пути – та эпоха позволяла выбрать свой коридор возможностей. ГКЧП я увидел, когда был в США. Расстрел Верховного Совета телевизор показал мне в Сингапуре.

В США у меня вызвал потрясение даже не Нью-Йорк с небоскребами, а мотивационная атмосфера. Если в Москве спрашивали, где ты учился, то там – что ты умеешь и чем можешь быть полезен. Поразило, как пропускают на улице, ведь homo soveticus был озлобленным существом, которое постоянно бегало за дефицитом. Вопрос о том, как заработать, был вторичен для советского человека, так как независимо от количества денег ты не мог просто купить билет в Большой театр. Шанс на талон на «Жигули» у тебя был, только если ты оказал услугу в стиле «ты мне – я тебе».

Пока в стране формировался рынок, стартовала банковская система, приватизировали предприятия, куча моих однокурсников продолжали сидеть на кафедрах в здании со скрипучими полами. «Я боюсь, я не знаю, куда идти, я ведь получил диплом инженера-электрика, я боюсь сменить специализацию», – говорили мне знакомые, словно оправдываясь. Эти консерваторы прозябали всю эпоху, пока дело не дошло до госучреждений, которые тоже начали сокращать.

В девяносто втором году я вернулся в страну – универмаги утратили связь с подрядчиками, и никто не мог найти поставщиков сахара или сухого молока. Пастеризованного молока, которое не скисает, еще не было, поэтому у каждого добропорядочного россиянина стояло на полке килограмма три сухого молока. Большинство посредников хронически оказывались в пролете, так как работали по неправильной схеме. Есть такой анекдот: один сказал, что у него есть вагон сигарет, а другой – что у него есть деньги. Как только договорились, первый пошел искать курево, а второй – бабло. Мы же поняли, что лучше сперва привозить товар в Москву и уже тогда спрашивать универсамы. В условиях нестабильности и спонтанных решений это оказалось выигрышной стратегией.