Денис Давыдов - Дневник партизанских действии 1812 года

будучи вынужден подать свой голос одним из первых, дорожа популярностью,

приобретенною им в армии, которая приходила в отчаяние при мысли о сдаче

Москвы, и не сомневаясь в том, что его мнение будет отвергнуто

большинством, он подал голос в пользу новой битвы. Беннигсен, находившийся

в весьма дурных сношениях с Кутузовым, постоянно предпочитавшим мнения,

противоположные тем, кои были предложены этим генералом, требовал того же

самого; неустрашимый и благородный Коновницын поддержал их. Доблестный и

величественный Барклай, превосходно изложив в кратких словах материальные

средства России, кои были ему лучше всех известны, требовал, чтобы Москва

была отдана без боя; с ним согласились граф Остерман, Раевский и Дохтуров.

По мнению сего последнего, армия, за недостатком генералов и офицеров, не

была в состоянии вновь сразиться с неприятелем. Граф Остерман, питавший

большую неприязнь к Беннигсену с самого 1807 года, спросил его: "Кто вам

поручится в успехе боя?" На это Беннигсен, не обращая на него внимания,

отвечал: "Если бы в этом сомневались, не состоялся бы военный совет и вы не

были бы приглашены сюда". Вернувшись после совета на свою квартиру, Ермолов

нашел ожидавшего его артиллерии поручика Фигнера, столь знаменитого

впоследствии по своим вполне блистательным подвигам. Этот офицер, уже

украшенный знаками св. Георгия 4-го класса за смелость, с которою он

измерял ширину рва Рущукской крепости, просил о дозволении остаться в

Москве для собрания сведений о неприятеле, вызываясь даже убить самого

Наполеона, если только представится к тому возможность. Он был

прикомандирован к штабу, и снабжен на Боровском перевозе подорожною в

Казань. Это было сделано затем; чтобы слух о его намерениях не разгласился

бы в армии.

На втором переходе после выступления из Москвы армия наша достигла так

называемого Боровского перевоза. Здесь арьергард был задержан столпившимися

на мосту в страшном беспорядке обозами и экипажами частных лиц; тщетны были

просьбы и приказания начальников, которые, слыша со стороны Москвы пушечные

выстрелы и не зная об истинном направлении неприятеля, торопились

продвинуть арьергард; но обозы и экипажи, занимая мосты и не пропуская

войск, нисколько сами не подвигались. В это время подъехал к войскам

Ермолов; он тотчас; приказал командиру артиллерийской роты, здесь

находившейся, сняться с передков и обратить дула орудий на мост, причем им

было громко приказано зарядить орудия картечью и открыть по его команде

огонь но обозам. Ермолов, сказав на ухо командиру, чтобы не заряжал орудий,

скомандовал: "Пальба первая". Хотя это приказание не было приведено в

исполнение, но испуганные обозники, бросившись частью в реку, частью на

берег, вмиг очистили мост, и арьергард благополучно присоединился к главной

армии. Лейб-медик Вилье, бывший свидетелем всего этого, назвал Ермолова:

"Homme aux grands moyens" (Человек больших возможностей (фр.)

Бывший дежурный генерал 2-й армии Марин, автор весьма многих комических

стихотворений, часто посещал Ермолова, о котором он говорил: "Я люблю

видеть сего Ахилла в гневе, из уст которого никогда не вырывается ничего

оскорбительного для провинившегося подчиненного".

[6] Генерал-майор Тучков (он ныне сенатором в Москве), отлично сражавшийся,

был изранен и взят в плен в сражении под Заболотьем, что французы называют

Валутинским. Это сражение, называемое также Лубинским, описано генералом

Михайловским-Данилевским, который даже не упомянул о рапорте, поданном

Ермоловым князю Кутузову. Я скажу несколько слов о тех обстоятельствах боя,

которые известны лишь весьма немногим. Распорядившись насчет отступления

армии из-под Смоленска, Барклай и Ермолов ночевали в арьергарде близ самого

города. Барклай, предполагая, что прочие корпуса армии станут между тем

выдвигаться по дороге к Соловьевой переправе, приказал разбудить себя в

полночь для того, чтобы лично приказать арьергарду начать отступление.

Когда наступила полночь, он с ужасом увидел, что второй корпус еще вовсе не