Александр Никонов: Наполеон. Попытка № 2

Кроме того, нужно призывать вчерашних врагов — австрийцев и пруссаков во французскую (а лучше в Европейскую Республиканскую!) армию. Разбавляя ими французские полки в соотношении 1 «инородец» на 5 французов — так, чтобы австрийцы вместе с австрийцами не служили. И не оставлять австрийцев служить в Австрии, а отправлять туда, где они почувствуют себя уже не австрийцами, а подданными объединенной Европы — например в Египет, Сирию, Индию, Алжир… А главное — чтобы пруссаки и австрийцы получали за храбрость те же награды, что и их французские товарищи по оружию. Орден Почетного легиона. И высокие военные пенсии — ничуть не ниже, чем у французских военных. И надел земли — но не в Австрии, разумеется, а в какой-нибудь плодородной колонии…

Исторический опыт XX века подсказывает, что хроническая «имперскость» переходит в ремиссию после нескольких десятилетий экономического роста. Она уже не беспокоит. Так только, слегка чешется. При хорошей жизни народ быстро теряет вкус к войне и величию. А создавать хорошую жизнь Наполеон умел. Вот только опыта XX века у него не было.

Союзники после ссылки Наполеона на каменный остров хотели отнять у него доброе имя. Этого им сделать не удалось, история все расставила по своим местам. А имя у Наполеона отняла Франция.

Однажды ко мне в гости приехал один знакомый француз по имени Мартин. Интеллигентный человек. Сидели, пили вино, разговаривали. И я вдруг отметил для себя, что отношение французской интеллигенции к своей стране напоминает отношение русской к своей — оно очень критично! Он ругал Францию, французский менталитет. Хотел покинуть родину. Каким-то образом разговор зашел о Наполеоне.

— Как ты к нему относишься? — спросил я.

— Никак. Наполеон — это просто авантюрист.

Сказать про Наполеона, что он был авантюрист, — все равно что охарактеризовать Христа как человека с бородой. Маловато будет. И боюсь, таково отношение всей прогрессивной интеллигенции Франции к одному из величайших сынов этой страны. Ругать Наполеона — хороший тон. Хвалить — плохой.

Да и вообще, если взглянуть на карту Парижа, впечатление сложится странное. С одной стороны, становится ясно, что Париж дышит наполеоновской эпохой. Она — в названиях бульваров, площадей, мостов и даже станций метро.

С Монмартра сбегает улица Жюно. Оттуда можно дойти до улицы, названной в честь победы французской армии в Италии. Бульварное кольцо Парижа — сплошные наполеоновские маршалы, переходящие друг в друга: Келлерман, Ней, Макдональд, Серюрье, Мортье, Даву, Журдан, Сульт, Понятовский, Массена, Брюн, Лефевр, Виктор, Мюрат, Сюше, Ланн, Сен-Сир, Бертье, Бессьер.

От Триумфальной арки, которую начали строить еще при Наполеоне, лучами тянутся улицы. Одна из них носит название Великой армии. Другие — имена людей той эпохи и военных побед: Карно, Клебер, Маренго, Ваграм, Фридланд.

Станции французского метро — Дюрок и еще парочка. Сену пересекают мосты Аустерлиц, Арколе… На мосту Менял красуется вензель Наполеона — одинокая буква «N»… Вдоль реки тянутся «героические» набережные — Сент-Бернар, Аустерлиц. Кстати, название «Аустерлиц» носит и один из парижских вокзалов.

Кругом — наполеоновское время. А имени самого Наполеона на карте города нет. Французы как будто стесняются его. Победами французского оружия гордятся. А того, кто эти победы им подарил, не видят в упор.

Наполеона практически нет… Разве что протянулась от Люксембургского сада к Сене незаметная улица генерала Бонапарта, да в Лувре именем императора назван двор с вестибюлем. Вот и все.

После ссылки и смерти Наполеона, после кампании клеветы, затеянной против него вернувшимися Бурбонами, отношение к императору не раз менялось. Народ его помнил, власти не любили, но по прошествии времени признали, вытребовали его прах у англичан, похоронили. При этом статую Наполеона власти Парижа то снимали с колонны на Вандомской площади, то вновь восстанавливали. (Наполеон, как мы помним, был человеком, воспитанным на античности, поэтому колонна, прославляющая его победу под Аустерлицем, сделана в римском стиле и очень напоминает колонну императора Траяна в Риме.)

Когда в очередной раз статую Наполеона опять водрузили на место по приказу короля Луи-Филиппа, мать Наполеона Летиция Бонапарт — к тому времени уже ослепшая и очень-очень старенькая, — узнав об этом, улыбнулась и, глядя в пространство своими невидящими глазами, сказала: — Император снова в Париже!..