Андрей Антипов: Лев Рохлин: Жизнь и смерть генерала.

Встаем. Голова цепочки поворачивается назад. Рядом встал Володя. До этого он шел где-то впереди.

В машине, когда выезжали из Толстого-Юрта, я его спрашивал, почему он, майор, только заместитель командира группы?

"Вообще-то у меня другая должность. Но как было не пойти, когда ребята здесь воюют?"

Вот и думай после этого, за что и почему воюют эти ребята, рассуждай о политических взглядах и нравственных терзаниях, спорь о смелости и трусости. А у них своя мораль: как не пойти...

- Что случилось? - шепчу Володе на ухо.

- Похоже, нас поджидают. Поле просматривается в инфракрасном излучении. Слишком много было согласований!

- Подозреваешь, что кто-то узнал?

- Кто знает? Засада вон там, за полем, в лесочке. Просто так здесь никто бы не сидел.

Позднее, в Моздоке, рязанские десантники сказали мне, что ни одна из разработанных операций им на то время не удалась. "Стукачок где-то здесь, в штабе, сидит", - говорили они. Наверное, слишком много провалов в этой войне. Не захочешь, заболеешь шпиономанией.

Володя дает мне прибор ночного видения: "Наблюдай сам". Похоже, я ему надоел своими вопросами.

Именно через этот, похожий на бинокль, прибор видно работу приборов ночного видения, работающих в активном инфракрасном излучении. Этот прибор нас и выручил. Командир долго просматривал через него очередное поле, которое предстояло пересечь группе. Сначала не верилось, что впереди нас ждут. Но вот на опушке леса засветился один огонек. Затем другой. Третий.

Три точки. Это слишком много.

Наш прибор работал в пассивном режиме. Поэтому засечь его на той стороне не могли.

Можно было обойти поле по опушке леса. Но там группа уже ходила. А разведчики не ходят одной дорогой два раза.

В лесу тоже могли ждать.

"Сначала приложи прибор к глазам, а потом нажимай кнопку", - объяснил мне Володя.

Но я ничего подозрительного не вижу. От точки поворота мы уже далеко.

"Если они нас засекли, - объяснят ребята уже в лагере, - то не накрыли только потому, что думали, мы пойдем в обход".

Кто идет в обход, тому кажется, что он всех перехитрил, и его осторожность уже не та. Накрыть его проще.

"Я с самого начала чувствовал - что-то не то", - скажет потом Михалыч. Володя подтвердил: "В прошлый раз шли спокойно. Не было гнетущего чувства, что тебя где-то ждут".

Потом, в Моздоке, когда речь зайдет о чувстве опасности, необстрелянные офицеры заявят, что такого чувства не бывает. "Это чушь, - скажут они. - Просто страху ребята натерпелись. Вот и шарахались от каждого куста".

"Профессионализм, - подумалось, - это, наверное, не только умение что-то делать, но и умение чувствовать то, что другим кажется чушью".

К лагерю подходим без происшествий. Никто почему-то не окликнул, никто не спросил пароль.

Михалыч матерится: "Хотя бы охранение выставили!" "Пару таких групп, как наша, - скажет он позже, - и десантники в страшном сне не увидели бы того, что с ними можно было сделать".

Командир знал, что говорил. Он и его ребята не из тех, кто гоняется за банкирами по Москве, кто запросто набьет тебе физиономию, если будешь идти не по той стороне улицы. Такие или похожие забили теплые казармы в Моздоке и отсыпаются, не думая даже предложить эти казармы врачам, которые живут и оперируют в палатках. На передовой их не видно.

Спецназовцы говорили (опять же по секрету), что у их командира "куча наград" за операции, подобные той, какую должна была выполнить группа на этом выходе. Михалыч руководил уничтожением тяжелого вооружения у воюющих сторон во многих так называемых "горячих точках". Группы спецназа били такую технику по обе стороны фронтов, поэтому если кое-где конфликты затухали, то еще неизвестно, кто больше внес в это своего участия - политики за столом переговоров или армейские спецназовцы на линии фронта.

Но, как говорится, не наступайте этим ребятам на мозоль. И, сокращая армию, прежде надо подумать, а не придется ли потом удивляться мастерству наемников в каком-либо очередном конфликте.

Эти бойцы требуют особой опеки государства. Кроме того, важно дать им высокую идею. Всякое безразличие к ним, а тем более унижение и прочие обиды могут обернуть их профессионализм другой стороной, пустить в совершенно другое русло.

Весной 1994 года я встречал одного из таких в Южной Осетии. Он занимал высокий пост у местных ополченцев. Его хорошо знали офицеры нашей группы. "Это профи, - говорили они. - Дело знает".

Я вспомнил, как немолодые осетинские ополченцы, имеющие довольно большой боевой опыт и способные послать подальше любого, пытающегося ими руководить, замолкали перед бывшим капитаном российского спецназа. И вытягивались в струнку по его команде.