Наталья Громова - Ольга Берггольц - Смерти не было и нет. Опыт прочтения судьбы

Но ведь я была влюблена в него, даже, может быть, любила, и даже уже отлюбив, недоговаривала чего-то о нем для себя, не сделала о нем для себя, для своего отношения к нему окончательных выводов. Я не должна, вернее, не могла сказать себе, определить – "это враг", но я могла бы и должна была определеннее назвать его для себя, хотя это не имело бы никаких практических результатов – связь – разумея ее широко – была порвана давно. Надо было решительнее произвести психологическое отсекновение для себя. Не могу объяснить четче.

Я не делаю этого в отношении личных, и это крупнейший мой изъян; я многое верно угадываю в людях, но не делаю психологических решительных выводов. Мне как-то жаль расставаться с людьми. И мое отношение к ним – колеблющееся".

Ее спокойный и в некотором роде даже созерцательный взгляд на арест Авербаха связан еще и с тем, что вся она поглощена вынашиванием ребенка. И по-прежнему большую часть времени проводит дома. "Пока все идет благополучно, кровотечения нет, толстею…"

Лев Левин встретил Авербаха в Свердловске в начале 1937 года, когда того уже уволили и изгнали отовсюду. "Дверь открыл сам Леопольд, – вспоминал Левин. – На нем был обычный полувоенный костюм, но на ногах не сапоги, а обычные домашние туфли. Кроме того, в его облике было что-то непривычное, но что именно, я не мог сообразить.

Впервые в жизни Авербах остался без работы. Телефон, который раньше не умолкал, теперь не подавал голоса. Если бы я знал тогда, что существует состояние невесомости, то, вероятно, подумал бы: в этом состоянии находился сейчас Леопольд" [57] Левин Л. Такие были времена. С. 16. .

Этот "непривычный" Авербах стал показывать Левину варианты писем к Сталину, в которых говорилось о его неизменной преданности вождю. Это единственное занятие, которое оставалось подвешенному между жизнью и смертью.

Но после 16 апреля события стали развиваться стремительно.

"К ответственности за связь с "врагом народа" Авербахом были привлечены О. Берггольц, Е. Добин (к тому времени уже исключенный из партии) и я, – вспоминал эту страшную историю Лев Левин. – В первых числах мая мы с Ю. Германом из-за города, где он тогда жил, дозванивались до О. Берггольц. Мы хотели узнать, что происходило на закрытом партийном собрании (оба мы были тогда беспартийными), посвященном разоблачению "друзей врагов народа". Главным руководителем этой кампании был секретарь партийной организации Ленинградского отделения Союза писателей Г. Мирошниченко.

Мы еще не знали, что бедная Ольга, так же, как и мы с Добиным, попала в эту кампанию (позже она, как и Добин, была исключена из партии). Нас раздражал ее уклончивый тон. Она явно не желала что бы то ни было рассказывать. А мы не понимали, что самой Ольге худо. Кроме того, она не сомневалась, что ее телефон прослушивается.

Вскоре я был вызван на допрос к секретарю Ленинградского отделения Союза писателей Н. Свирину. Он долго добивался, чтобы я раскрыл вредительские действия Авербаха в литературе. Н. Свирин допытывался, не Авербах ли подсказал мне тему статьи, в которой я критиковал новую повесть одного из видных ленинградских писателей. Я ответил, что Авербаху эта повесть как раз понравилась, и имел неосторожность добавить, что, по его словам, М. Горькому она не слишком пришлась по душе.

15-го и 16 мая в одной из самых уютных гостиных Дома писателя имени В. Маяковского заседало правление Ленинградского отделения Союза писателей. На повестке дня был один вопрос – "Авербаховщина в Ленинграде". Героями – если не дня, то, во всяком случае, повестки дня – были люди, которых называли агентами, пособниками, сообщниками, подручными и т. д. "врагов народа". Таких людей на этом заседании было трое: Ольга Берггольц, Ефим Добин и я. С тех пор прошло очень много лет, но я, кажется, никогда не находился в такой прекрасной компании…

15 мая ответственное литературное лицо, специально прибывшее из Москвы на это заседание (В. Ставский), заявило, что не видит никакого смысла оставлять у Берггольц, Добина и Левина членские билеты Союза писателей. Заявив это, ответственное лицо отбыло в Москву, куда чрезвычайно спешило в связи с необходимостью срочно рассмотреть персональное дело еще одного друга "врага народа" Авербаха – драматурга А. Афиногенова.

Заседание, на котором нас исключали, помнится мне до мельчайших подробностей. Добин (самый старший из нас троих, хотя и ему было всего-навсего тридцать шесть лет) во время заседания почувствовал себя плохо и лежал на диване в соседней гостиной. Обеспокоенный Е. Шварц спросил, чем ему можно помочь, но Добин только покачал головой и продолжал лежать с закрытыми глазами.