Павел Мальков - Записки коменданта Кремля

Подвойский быстро направился к выходу, я за ним. Во дворе ожидала легковая машина, в ней – двое матросов с винтовками. За легковой – грузовик.

Подвойский сел впереди, рядом с шофером, я сзади, на откидное сиденье, и мы тронулись. Грузовик – за нами.

Когда выехали из ворот Смольного, Николай Ильич обернулся ко мне:

– Ты постановление Совнаркома об открытии банков, принятое вчера, знаешь?

Я отрицательно покачал головой. Нет, говорю, не читал. Мне это постановление ни к чему.

– Директора и служащие банков – саботажники, – продолжал яростно Николай Ильич, – являться в банки являются, а денег не выдают, дверей не открывают. Совнарком вчера обязал все банки возобновить сегодня с десяти часов утра нормальную работу, предупредив директоров и членов правлений банков, что в случае неповиновения они будут арестованы. Вот мы сейчас с этими мерзавцами и побеседуем, проверим, как они выполняют постановление Совнаркома.

Между тем машины подкатили к сумрачному, казенного вида зданию одного из банков и остановились. Мы вышли. С грузовика соскочили несколько матросов и красногвардейцев. Приказав им дожидаться на улице, Николай Ильич направился прямо к парадному входу. Я за ним. Дверь была заперта, хотя время уже пятнадцать минут одиннадцатого.

На наш энергичный стук дверь слегка приоткрылась, и на пороге показался величественный, с седыми бакенбардами швейцар. Николаи Ильич отстранил его, и мы направились на поиски директора.

Смотрим – окошки у касс настежь, все служащие на местах, но на столах пусто, ни одного документа, ни одной денежной купюры. Кто читает пухлый, потрепанный роман, кто – газету, кто просто беседует с соседями. Итальянят.

Едва поспевая за стремительно шагавшим Подвойским, я вошел вслед за ним в просторный, роскошно обставленный кабинет директора банка. Из-за обширного стола нам навстречу поднялся дородный, представительный господин лет пятидесяти:

– Чем могу…

Николай Ильич гневно прервал его, не дав окончить фразу:

– Почему банк не работает, а чем дело?

Тот молча пренебрежительно пожал плечами. Подвойский взорвался:

– Не желаете отвечать? Наденьте пальто, собирайтесь. Вы арестованы!

Я положил руку на кольт. Толстяк испуганно заморгал глазами. Чуть побледнел, но продолжал хорохориться:

– Позвольте, на каком основании, по какому праву?

– Не позволю! Основание – постановление Совнаркома. Вон оно, у вас на столе. – Николай Ильич указал на листок бумаги, который директор второпях не успел спрятать, – А право – право дано нам народом, хозяином своей страны. Или вы немедленно откроете банк, или…

Директор молча стал одеваться. Банк открывать он не хотел. Мы забрали еще несколько заведующих отделами, посадили в грузовик и отправились в другой банк. Там повторилась та же история.

Набрав этаким манером десятка полтора-два руководящих банковских деятелей, вернулись в Смольный. Николай Ильич повел задержанных под охраной нескольких матросов куда-то наверх, а я вернулся в комендатуру. Не прошло и получаса, как арестованных вывели обратно, посадили на грузовик и развезли по местам. Не знаю, о чем с ними говорили, но через час банки были открыты.

Когда я направлялся в комендатуру, меня окликнул Манаенко, минер с «Дианы», старинный приятель. Он теперь работал у меня помощником.

– Павел, тут к тебе один твой дружок пришел, в комендатуре дожидается! – Манаенко подмигнул и хитро улыбнулся.

Что еще за «дружок»? Открыл дверь комендатуры, глянул – батюшки вы мои светы! Вот так гость! Вытянулся нарочно у порога и рявкнул не своим голосом:

– Здравия желаю, ваше благородие!

Передо мной сидел не кто иной, как бывший командир крейсера «Диана» капитан первого ранга Иванов 7-й, Модест Васильевич. Только в каком виде? От блестящего флотского офицера не осталось и следа. Вместо белоснежной фуражки на его голове красовалась грязная драная папаха; вместо расшитого золотом морского мундира на плечах болталась серая, затасканная, местами изодранная в клочья солдатская шинель.

Злобы против капитана я никогда не имел, наоборот, всегда относился к нему с уважением. Человек он был не глупый, прямой и к нашему брату, матросу, относился неплохо. Навсегда запомнилось его поведение во время восстания на «Гангуте», когда он не допустил участия команды «Дианы» в карательной экспедиции против мятежного крейсера. Запомнилось и его поведение во время волынки у нас на «Диане», чуть не вылившейся в бунт. Ведь все это сошло тогда нам с рук, никто из матросов не пострадал, хотя кое-кто из офицеров и хотел разделаться с зачинщиками.