Дороти Карузо - Энрико Карузо - легенда одного голоса

Открытие оперного сезона прошло с обычным энтузиаз­мом. Спектакли неизменно сопровождались большим успе­хом. Наша домашняя жизнь была спокойной и счастливой. Эн­рико разбирал по вечерам золотые монеты, которым предстоя­ло пополнить его знаменитую коллекцию в Синье. Иногда ря­дом с нами, в отгороженном на полу месте, играла Глория. Ко­гда она, приподнимаясь на своих маленьких ножках, звала: «Папа! Папа!», Энрико спешил к ней, брал ее на руки и покры­вал лицо дочери поцелуями. Приближалось Рождество. Энри­ко составил большой список имен — тех людей, которым он всегда что-нибудь дарил. Когда он прочел его мне, я испуга­лась:

— Рико! Ведь ты любишь далеко не всех этих людей!

— Конечно, нет, — ответил он, — но они ждут подарков.

Приобретать с Энрико рождественские подарки доставляло мне большое удовольствие. Он покупал, что задумывал, никогда не спрашивая о цене, причем только в двух магазинах: сво­ем любимом антикварном и в магазине Тиффани. У Тиффани он покупал золотые сувениры для тех, кто не любил старинных вещей, а в антикварном — вещи для тех, кому не нравились су­вениры. Его доброе лицо светилось теплой улыбкой, выражав­шей то, что он чувствовал, — истинно рождественское настрое­ние и счастье. В своем отороченном мехом пальто он казался очень крупным, когда расхаживал по магазину. Вот он остано­вился у прилавка, рассматривая что-то в витрине:

— Посмотри, Дора! Какие чудесные коробочки для пудры и помады.

Продавец заметно оживился. С его лица сбежало скучаю­щее выражение. Энрико указал на коробочки не пальцем, а всей рукой — жест, который мне показался символом безгра­ничной щедрости его сердца. Он тщательно осмотрел узоры и выбрал четыре образца.

— Мы возьмем 50 таких, 30 таких, 10 таких и одну такую.

Продавец сказал, заикаясь, что должен посмотреть, найдет­ся ли такое количество. Мы прошли к отделу, где продавались портсигары, и там в ответ на его просьбу последовала такая же реакция. Затем мы выбирали браслеты и ожерелья. К этому времени все уже знали, что Карузо покупает рождественские подарки, и хозяин магазина вышел приветствовать нас.

— Очень вам обязан, — сказал Энрико, дружески здороваясь с ним за руку, — я хочу сделать специальный заказ.

Мы сели за стол, и Энрико сделал набросок золотого брело­ка к часам — подарка, который он хотел преподнести в этом го­ду своим близким друзьям.

— Сделайте и пришлите мне 20 таких брелоков.

Мы пожали всем руки и вышли от Тиффани, не задумыва­ясь о том, сколько денег истратили, и направились в антиквар­ный магазин. Там Энрико выбирал вещи в соответствии со вку­сом тех, кому они предназначались.

— Они ужасны и не нравятся мне, но их собирают и находят в этом какой-то интерес.

Однако существовал один человек, подарок для которого он выбирал так, будто собирался поместить его в свою коллекцию. Это была пожилая знатная дама — миссис Огден Гёлет. Энрико очень хорошо относился к ней, и они в течение многих лет ос­тавались друзьями. У нее была первая ложа в «Золотой подко­ве», и Карузо всегда улыбался ей, выходя на сцену. После каж­дой премьеры он посылал ей клавир с автографом, а она звони­ла по телефону, чтобы поблагодарить его за великолепное пе­ние. Однажды мы пригласили ее на ланч в наш излюбленный маленький итальянский ресторанчик. Ей понравилось там. Энрико с сыновней нежностью наблюдал, как ее маленькие ручки в белых замшевых перчатках справляются с большим блюдом спагетти.

Последним нашим делом в этот день было посещение бан­ка, где мы забирали мешочки с золотыми монетами, которые предназначались для хористов, служащих «Метрополитен» и всего персонала.

Однажды во время прогулки по парку Энрико почувствовал озноб. Вместо того чтобы вернуться домой, он настоял на том, чтобы пойти к врачу, который применил свое обычное ужасное лечение, после чего с раскрытыми порами Энрико вышел на улицу. Никто не знает, почему певцы более чувствительны к холоду, чем остальные люди: возможно, страх простудиться повышает их уязвимость. Вечером Энрико ощутил тупую боль в левом боку и начал кашлять. На следующей неделе ему пред­стояло петь в «Паяцах». Я знала, что он будет настаивать на сво­ем участии в спектакле, хотя изо дня в день кашлял все сильнее. Я находилась в нервном напряжении, которое вскоре стало по­стоянным спутником нашей жизни. В день спектакля я замети­ла, что по его лицу иногда пробегала тень страдания, а уходя в театр, он сказал: