Дороти Карузо - Энрико Карузо - легенда одного голоса

Все, что делал Энрико, было так же замечательно, как и его пение, потому что на любое занятие он тратил все свои жизнен­ные силы. Те, кто не знал этого, считали, что пение заслоняло все остальное. А он отдавался с полной энергией всякой дея­тельности, будь то пение или склеивание конвертов.

Однажды ему потребовалось несколько больших конвертов для газетных вырезок, а у него был только один. Я предложила послать за ними шофера.

— Нет, — ответил он, — я сделаю их сам. Таким образом я обу­чусь еще одному делу.

И действительно, он склеил по имеющемуся образцу отлич­ный конверт. Энрико терпеливо проделал такую операцию одиннадцать раз. Потом он смешал конверты и предложил мне найти среди них тот, который послужил образцом.

Энрико не требовал, чтобы я вела замкнутую жизнь. Снача­ла я предпочитала ее потому, что такова была его жизнь, а по­том начала находить в ней свою прелесть. Энрико не учил меня мудрости — он демонстрировал ее. Он не проповедовал добро­ту, терпимость, великодушие, справедливость, изобретатель­ность — он просто-напросто сам был их воплощением. Он не получил систематического образования, но поступал так, буд­то имел его. Все его действия отличались продуманностью, а наша жизнь давала мне время поразмыслить над ними. Потому- то я молча понимала его мысли. Энрико заботился о людях не тогда, когда ожидал получить что-нибудь от них взамен, а когда ценил их внутренние качества. Вскоре после свадьбы он расска­зал мне о землетрясении в Сан-Франциско и закончил свой рассказ так:

— Я спас большой портрет Теодора Рузвельта, который тот подарил мне за неделю до этого, когда я пел в Белом доме. По­том я поехал в Лондон и как-то рассказал об этом королю и ко­ролеве. Им понравилось, что я спас фотографию. Приятные люди. Король Эдуард очень мил и добр.

В этот момент в комнату вошел маленький старый Гравина. Это был бедный актер — а в свое время один из лучших италь­янских комиков, — которого Энрико спас от голодной смерти, дав ему работу (тот вырезал для Энрико газетные статьи). Одна­жды Гравина показал мне удивительный трюк — его глаза «вы­двигались» вперед, как у улитки. Он вошел, весь дрожа, так как страшно робел перед Энрико. Когда он вышел, Энрико сказал:

— Это тоже очень славный и добрый человек. Я рад, что он рядом со мной.

Он не находил разницы между качествами английского ко­роля и старого актера.

Наша столовая в «Никербокер-Отеле» была достаточно ве­лика, чтобы принимать гостей, но в новогодний праздник 1919 года нам пришлось снять целый этаж. Пригласили около тыся­чи гостей: певцов и служащих «Метрополитен», друзей Энрико, моих родственников и друзей, но на самом деле собралось око­ло трех тысяч человек.

Мы с Энрико встречали гостей, пожимали им руки и жела­ли счастья. Пришло много людей, которых Энрико считал моими знакомыми, а я — его. Это выяснилось потом. В двух за­лах для танцев играли оркестры. В буфетах было неограничен­ное количество превосходного шампанского и много всевоз­можных закусок и сладостей. Мы с Энрико ничего не ели и не пили, потому что до девяти часов встречали гостей, хотя в при­глашениях просили прийти к семи. Мы устали и проголодались и, поскольку к буфетам пробраться оказалось невозможно, по­тихоньку ушли к себе. На следующий день Энрико рассказал, что гости веселились до трех часов утра.

Энрико был награжден одиннадцатью орденами:

Итальянскими:

— Орденом Рыцаря,

— Орденом Командора,

— Орденом Сановника Итальянской Короны.

Немецкими:

— Орденом Красного Орла Пруссии,

— Орденом Королевского Орла Пруссии.

Испанским:

— Орденом Святого Хайме ди Компостелла.

Бельгийским:

— Орденом Леопольда.

Английскими:

— Орденом Святого Михаила,

— Орденом Британской Виктории.

Французскими:

— Орденом Почетного Легиона,

— Орденом «Пальмы Академии».

В Америке за достижения в области искусства орденами не награждают, но честь, оказанная Энрико полицейским управле­нием Нью-Йорка, оказалась ему более приятна, чем все другие награды. Через десять дней после нашей свадьбы его пригласи­ли петь на ипподроме «Шипсхед Бей» на Лонг-Айленде в пользу нью-йоркской полиции. В тот день я впервые появилась перед публикой как жена Карузо. Когда мы проходили на свои места, стотысячная толпа аплодировала и приветствовала Энрико громкими возгласами. Спустя четыре месяца к нам в отель при­шел комиссар полиции Энрайт, который сообщил, что Энрико присвоено звание почетного капитана нью-йоркской полиции.