Александра Анненская - Оноре де Бальзак. Его жизнь и литературная деятельность

Г-жа Ганская действительно обладала привлекательной внешностью; она была среднего роста, стройная, грациозная; черные глубокие глаза ее блестели умом, необыкновенно маленькие розовые губки мило улыбались, выдающейся особенностью ее лица был большой, открытый, красиво очерченный лоб. Она была хорошо образована, знакома с европейскими литературами, интересовалась вопросами искусства. По натуре спокойная, более нежная, чем страстная, она отличалась наклонностью к мистицизму и сильно развитыми аристократическими пристрастиями. Муж ее, не подозревавший коварных замыслов Бальзака, полюбил его как веселого собеседника и настойчиво звал к себе в деревню. Бальзак с радостью принял это приглашение и обещал непременно приехать, как только ему позволят дела, а пока просил и получил от Ганской позволения писать ей. Между ними завязалась переписка, тянувшаяся много лет и скрепившая их взаимные отношения. Бальзак пишет ей обо всем: о своих литературных планах, о своих денежных затруднениях, о своих надеждах и своих разочарованиях. Он рассказывает ей и о своем путешествии в Сардинию, и о своих успехах в аристократическом салоне принцессы Бельджиозо, и о своих ссорах с журналистами и издателями. Ганская высказывает беспокойство по поводу дошедших до нее слухов о его сближении с герцогиней де Кастри, и он спешит разубедить ее: «Вы говорите мне о г-же Кастри, – пишет он, – я с ней в отношениях изысканной любезности, в таких отношениях, которые и вы не могли бы не одобрить».

В 1835 году Бальзаку, несмотря на денежные затруднения и усиленную работу, удалось повидаться с Ганской: она гостила некоторое время в Вене, и он два раза приезжал к ней туда. Г-жа Ганская была тронута этим доказательством расположения романиста, встретила его самым радушным образом и окружила той любезной заботливостью, к которой он был всегда очень чувствителен. Вернувшись в Париж, он писал ей:

«Не воображайте, что я перестаю думать о вас, даже когда я так занят, как теперь; в часы утомления и отчаянья, в те часы, когда энергия падает, когда сидишь в кресле с опущенными руками, с поникшей головой, с ослабевшим телом и вялым умом, крылья воспоминания невольно переносят к тем минутам, когда наслаждался отдыхом под свежей, зеленой тенью, к тому дню, когда спешил на свиданье с женщиной, которая улыбается мне издали, несмотря на разделяющее нас расстояние, с женщиной, сердце которой – сама чистота, сама искренность, с женщиной, которая возбуждает, одушевляет, дает душевные наслаждения и восстанавливает силы так называемого таланта. Вы для меня все это! Вам это хорошо известно, так не смейтесь же над моими чувствами, как вы это иногда делаете!»

Г-н Ганский часто подтрунивал над отношением жены к Бальзаку, говоря, что писатели – народ опасный для женского сердца. Ганская передала эти слова своему другу, который отвечал ей с грустью: «Г-н Ганский слишком добр, воображая, будто писатели воспламеняют сердца женщин. Мне этого нечего бояться, я безопасен для других, и сам не подвергаюсь опасности».

В начале 1843 года Ганская овдовела. Между нею и ее мужем никогда не существовало горячей любви, они жили мирно, соблюдая всю видимость счастливых супругов, но его смерть не была для нее тяжелым ударом. Она оплакала его, сколько требовали приличия, и занялась устройством дел по богатому наследству, доставшемуся ей и ее единственной дочери, опекуншей которой она была назначена. Ради этих дел она отправилась в Петербург. Бальзак давно не видался с нею, даже переписка их стала менее оживленной в последнее время вследствие болезни г-на Ганского. Теперь, узнав, что она свободна и в Петербурге, он поспешил к ней. Два месяца провел он около нее, и в это время любовь превратилась в настоящую страсть. Работа призывала его обратно в Париж, но он не решался уехать до тех пор, пока Ганская не дала ему слова, что на будущий год приедет для свидания с ним в Дрезден.

«Дорогая графиня, – писал он ей из Берлина, – я приехал сюда в 6 часов и отдохнул в дороге только раз, 12 часов в Тильзите. Пока я был на русской земле, мне казалось, что я все еще подле вас, и, хотя я не чувствовал особенной веселости, вы должны были видеть по моей записочке из Таурогена, что я еще имел силы смеяться над собственным горем. Я ощущаю в себе громадную пустоту, которая все увеличивается и от которой ничто не может избавить меня».

В Берлине его посетил Александр Гумбольдт, который передал ему лестные отзывы о его произведениях короля и королевы прусских; французский посланник убеждал его погостить несколько дней в столице Пруссии, где в его честь готовилось празднество, но он спешил в Париж к своей работе.