Первое известие о своем отце Беранже получил в 1793 году, почти через три года после приезда в Перонну. Известие было стороннее, от одной из теток. Сам Беранже де Мерсис хранил молчание. Он служил управляющим в Бретани, в имении графа де Бурмона, принял участие в заговоре федералистов и в числе тридцати двух вандейцев сидел в тюрьме в ожидании процесса. Таково и было известие о нем, полученное в Перонне. Он просидел в тюрьме с декабря 1793-го по сентябрь 1794 года. Вдова Тюрбо вступила в это время во второй брак, сделавшись женою некоего Буве, чрезвычайно умного и в такой же степени взбалмошного человека. Беранже отговаривал тетку от этого шага, и она часто вспоминала об этом, сожалея, что не послушалась своего малолетнего советника.
В 1795 году отец Беранже приехал в Перонну. Это был медовый месяц республиканских школ Баллю де Белланглиза. Влекомый любопытством Беранже де Мерсис посетил школьный клуб и, несмотря на свои аристократические замашки, немало восхищался умом старшины этого клуба, своего собственного сына. Его родительское самолюбие было удовлетворено, но то, что говорилось в клубе, приводило его в величайшее негодование. Он нашел, что его сын заражен якобинизмом. Для этого человека слова «республиканец» и «якобинец» были синонимами; «искренний роялист», как он называл себя, хотел, чтобы его дети пошли по той же дороге. Он выговаривал также своей сестре, как могла она позволить племяннику исповедоваться у священника, присягнувшего республике. Ему не было никакого дела до религии и до церкви, но алтарь и трон, говорил он, должны защищаться аристократами. Во имя этого он сидел в тюрьме и готов взойти на эшафот, сын должен следовать его примеру. Он верил, что республика не просуществует и шести месяцев, что Бурбоны опять возвратятся на трон своих отцов, и когда это совершится, он представит им своего сына. «Смотрите, – сказала на это его сестра, – не пропел бы он им „Марсельезу“…» Вдова Тюрбо не пускала слов на ветер, и потому можно сделать заключение, что в пятнадцать лет ее племянник был ярым, хотя и юным республиканцем.
Начертав программу желательного для него воспитания сына и на том покончив, Беранже де Мерсис покинул Перонну. Вскоре после его отъезда Баллю де Белланглизу пришлось закрыть свои школы. Он не разуверился в своем плане, но враги всякой новой идеи – в них не было недостатка и в Перонне – сумели добиться закрытия его школ. Беранже опять оказался в стороне от науки. Оставалось приняться за какое-нибудь ремесло, так как будущему поэту шел в это время шестнадцатый год. Благодаря поддержке того же Баллю де Белланглиза некто Ленэ, как раз в эту пору, открыл в Перонне типографию. Он набирал служащих и рабочих для своего заведения и, по рекомендации Белланглиза, принял к себе Беранже. Беранже занял у него место наборщика, но был по-прежнему очень слаб в орфографии, а потому исполнял свои обязанности с большим трудом и очень малым успехом. Ближайшим его начальником был рабочий Болье, добрый человек, неглупый, большой весельчак и немножко композитор; а сын Ленэ – учителем грамматики. Ленэ был немножко старше своего ученика, настолько же, вероятно, он превосходил его и в орфографии. По крайней мере, Беранже не в Перонне совладал с правилами французской грамматики. Но Ленэ он обязан первым знакомством с версификацией. Что касается стихов, то, каковы бы они ни были поначалу, Беранже начал писать их очень рано. Первый толчок в этом направлении был дан ему у Шампи, когда он заучивал наизусть «Генриаду». Потом встреча с Фаваром, опять Вольтер и Расин под кровлей «Королевской шпаги» и песни посетителей этой гостиницы, – все это могло развить и укрепить в нем склонность к размеренной речи. Еще совсем ребенком он заметил, что в стихах все строчки почти равной длины; в этом, казалось ему, заключался весь секрет. Он брал лист бумаги, проводил на нем карандашом две вертикальные линии и в промежутке между ними писал стихи, говоря иначе, строчки равной длины, от одной вертикальной линии до другой. Как и большинство юношей, сын Ленэ был немного поэтом. «Я превзошел тебя, – говорит о нем Беранже, – не возбудив в тебе зависти…»
Было бы несправедливо думать, что Ленэ зародил в Беранже стремление к стихотворству. Он только помогал ему в улучшении техники, кое-какие правила которой будущий поэт усвоил еще раньше. Вскоре по приезде в Перонну десятилетний мальчик Беранже читал однажды Расинову «Федру». Издание было плохим, с массой опечаток. Он читал под руководством Буве, в то время только знакомого вдовы Тюрбо. В рассказе Терамены оба чтеца напали на две строчки, где слово expiré (бездыханный) в одной из них рифмовалось с таким же словом в другой. Оба сейчас же почувствовали неблагозвучность рифмы и, высчитывая стопы, стали искать наилучшую. Беранже первый догадался, что следует читать défiguré (обезображенный), как действительно было написано у Расина.
Читать дальше