Михаил Барро - Пьер-Жан Беранже. Его жизнь и литературная деятельность

Через год после появления «Короля Ивето» Беранже представился печальный случай убедиться, что он был прав, когда намекал на опасности наполеоновского деспотизма. Французские войска после несчастной кампании в России быстро отступали в свои пределы. В песне «Галлы и франки» Беранже еще не верит опасности, или верит, но призывает к мужеству. В тот же месяц, когда появилась эта песня, в конце января 1814 года, он пишет другую. Поэт называет ее своей «Последней песней», но все еще не чужд оптимизма и потому прибавляет к ее заглавию – «может быть…» Почему он назвал ее последней? По всей вероятности, сознавая, что цикл веселых песен в годину несчастий должен смениться другими.

30 марта 1814 года союзные войска подошли к Парижу. Беранже квартировал в это время на улице Бельфон, недалеко от заставы Рошшуар. Он мог видеть отсюда весь Париж и его окрестности: агония великого города происходила перед его глазами. В пять часов вечера он с волнением следил за геройским сопротивлением группы молодых людей на холмах Сен-Шамона. Вдруг он видит: кавалерийская колонна поднимается на высоты Монмартра, вот она около мельницы и поворачивает к заставе. Он сейчас же узнал в наступавших неприятеля. Враги занимали высоты, господствующие над Парижем. Немного времени спустя замолкла ружейная и пушечная пальба. Беранже бросился на улицу, чтобы узнать, в чем дело. Повсюду несли раненых, гремели фургоны, мель кали растерянные лица. На бульваре он узнал, что герцог Рагузский подписал капитуляцию. Первое время никто не хотел верить этому известию. Народ, главным образом, рабочие, все поджидал прибытия Наполеона, и всякий раз, когда вдали, за оборонительной линией, показывался генерал на белой лошади, все с волнением кричали: «Это он, это он!» Когда стала известна сдача Парижа, эти ожидания сменились гневом. Многие требовали оружия – и в том числе Беранже. В течение ночи, – Беранже не мог найти покоя, пока она тянулась, – по городу были расклеены прокламации, извещавшие парижан о сдаче города.

С наступлением дня столицу Франции заняли союзные войска. Если это оскорбляло патриотическое чувство Беранже, то еще сильнее было его негодование при виде поведения некоторых французов. Едва ли нужно говорить, что это были сторонники дореволюционного режима, вздыхавшие по Бурбонам и мечтавшие занять хорошие места. То тут, то там в Париже мелькали уже белые кокарды и знамена, цвета семейства Бурбонов. Вступление неприятельских войск носители этих королевских знаков встречали радостными криками, а некоторые из них даже унижались до целования пыльных сапог победителей. Униженная и оскорбленная Франция для этих людей не существовала. Особенно возмутило Беранже, что эти господа не стеснялись аплодировать конвою, под прикрытием которого проводили по Парижу взятых в плен солдат Наполеона. Не меньшую боль чувствовал он при виде общего равнодушия к судьбам отечества, причину которого приписывал деспотизму Наполеона. Император, по мнению Беранже, стеснил свободу печати, лишил народ всякого влияния на дела государства, волю народа заменил своею, и потому в минуту опасности все полагались на него и только от него ожидали спасения. Вместе с падением Наполеона, казалось, падение ожидало и всю Францию.

Союзные войска вступили в Париж в полдень 31 марта 1814 года. 2 апреля было объявлено о низложении Наполеона, 11 числа того же месяца он подписал отречение и через десять дней отправился на Эльбу. Французский престол был снова занят Бурбонами в лице Людовика XVIII и его преемника Карла X, с перерывом «Ста дней», до июля 1830 года. Власть короля, согласно выработанной Талейраном конституции, ограничивалась двумя палатами, народу гарантировались в то же время свобода печати и вероисповеданий, ответственность министров, независимость и несменяемость судей. Французы не без радости ожидали прибытия короля. Все рассчитывали, что он примет конституцию и даст наконец нации возможность оправиться от погрома, не теряя результатов, добытых революцией. Вскоре появились, однако, признаки обманчивости этих ожиданий. Возвратясь во Францию, Людовик XVIII нашел прежнюю императорскую цензуру и вовсе не обнаруживал желания расстаться с этим верным средством самозащиты. Вместо свободы печати, о которой говорилось в конституции, учреждена была цензура для сочинений объемом менее тридцати печатных листов и крупные штрафы за нарушение весьма растяжимого понятия о благонамеренности. На второй день дебаты по поводу закона о печати – это было в августе 1814 года, – происходили уже под прикрытием военной силы… Со свободой вероисповеданий было не лучше…