Теккерей страшно не любил произносить спичей на больших обедах и вообще торжественных речей. Всякий раз, когда ему предстояло произносить какую-нибудь речь, он в продолжение нескольких дней до этого обыкновенно чувствовал себя очень плохо и страшно волновался. Одна мысль о подобном положении способна была испортить настроение его духа. Да он и не был красноречивым. Когда ему пришлось однажды открывать одно заседание вступительной речью, он вдруг остановился в середине ее, со страшно смущенным видом уставился в противоположную стену, затем опустил обе руки в карманы своих панталон и, не говоря ни слова, сел на свое место, к величайшему изумлению всех присутствовавших. «Я надеюсь, – говорил он, бывало, по поводу своей слабости, – что скоро наступит время, когда спичи будут произноситься специально для этого назначенными лакеями. Признаюсь, что я испытываю всегда ужасный страх накануне подобной операции, чувствую себя необыкновенно глупым во время исполнения ее и всегда уверен в том, что буду страдать головной болью и расстройством желудка на другой день после нее».
Теккерей очень любил природу, но предпочитал всегда наслаждаться ею в тиши уединения. Даже тогда, когда ему приходилось гулять со своими детьми, он любил удаляться на время от них и наедине предаваться наслаждению природой. Но как бы ни был великий сатирик тронут величием и красотой, даже тогда, когда слезы подступали к глазам его от восторга, он не мог не замечать смешных сторон, не мог не посмеяться сквозь слезы, не поиронизировать. Он никогда не любил декламаций и громкого выражения восторга.
Теккерей обладал замечательной способностью по одному взгляду на человека угадывать его характер. Один приятель его рассказывает, как он однажды, сидя в театре в Бостоне, куда приехал лишь накануне и где почти никого не знал, определял характеры всех проходивших мимо него лиц и даже рассказывал биографии некоторых из них, причем его предположения, по крайней мере, относительно тех лиц, которые были знакомы его собеседнику, оказывались в значительной степени верными.
То, что всех близких знакомых Теккерея более всего очаровывало и трогало в нем, – это его необыкновенная любовь к детям. Он не мог видеть ребенка без того, чтобы все лицо его тотчас же не засияло умилением и радостью. Когда один из американских приятелей однажды спросил его, где, по его мнению, прежде всего стоит побывать в Лондоне, он без малейшего колебания ответил: «В приюте для бедных детей». Теккерей сам часто посещал этот приют, и, по его собственному признанию, время, которое он проводил там, было самым счастливым в его жизни. Он молча любовался там игрой детей или со слезами на глазах слушал их пение в церкви приюта. Он так же часто посещал некоторые детские школы Лондона, где училось много детей. Ему доставляло величайшее удовольствие раздавать бедным детям золотые монеты. При такой любви к детям вообще удивительно ли, что его любовь к собственным детям была безгранична и доставляла ему главную отраду в жизни?.. До чего доходила его любовь к детям вообще, показывает следующий характерный случай. Один из его приятелей, подходя однажды к его дому, к величайшему своему удивлению, увидел его шагающим в страшном волнении по тротуару перед домом своего друга скульптора Марочетти, жившего рядом с ним. На вопрос, что с ним случилось, Теккерей, едва удерживаясь от того, чтобы не разрыдаться, сообщил, что как раз в это время умирал ребенок Марочетти, которого тот страшно любил. Он потом весь этот день был в ужасно подавленном состоянии.
Но не одних только детей любил Теккерей. Он любил людей вообще, он был гуманист в полном смысле этого слова. «Сделать кому-нибудь приятное, – говорит о нем Троллоп, – доставляло ему всегда величайшее удовольствие. Никто не помогал так много своим друзьям, когда они попадали в нужду, или своим старым товарищам, как он. И оказывал он помощь свою всегда с самой тонкой деликатностью, которая трогала одинаково и тех, кто получал ее, и тех, кто был лишь сторонним наблюдателем.»
«Теккерей умел открывать, – рассказывает одна его приятельница, – в самых заброшенных трущобах беспомощных актеров или художников, которые в свои счастливые дни не позаботились о том, чтобы отложить что-нибудь на черный день, а потом в старости терпели страшную нужду. Он, бывало, поднимается по бесконечным лестницам в их бедные жилища, добродушно упрекает их за то, что они своим собственным легкомыслием довели себя до нищенства в старости, затем незаметно оставляет где-нибудь среди бумаг на столе банковый билет на 1000 фунтов и поспешно уходит». Когда кто-нибудь возвращал ему старый долг, он обыкновенно немедленно отдавал полученное другому нуждающемуся или же просил того, кто отдавал долг, передать его кому-нибудь другому, кто нуждается. О необыкновенной гуманности и деликатности Теккерея можно судить по следующему случаю, сообщенному одним его приятелем. «Когда я однажды утром, – рассказывает этот приятель, – вошел в спальню Теккерея, то застал его за такого рода делом: он клал золотые монеты в коробочку, которая, очевидно, была от пилюль и на которой была надпись: „Принимать по одной время от времени“. На мой вопрос, к чему он это делает, Теккерей ответил: „Видите ли, между моими знакомыми есть одна старушка, которая жалуется на болезнь и вообще несчастье, и я сильно подозреваю, что это есть именно тот род лекарства, в котором она нуждается. Доктор Теккерей намерен сам занести ей это лекарство“…»
Читать дальше