Юлий Малис - Рудольф Вирхов. Его жизнь, научная и общественная деятельность

18 февраля 1848 года Вирхов получил от министра поручение отправиться в пораженные тифом местности. «Барец, – говорилось в предписании Вирхову, – будет слишком занят, чтобы иметь достаточно досуга подвергнуть эпидемию ближайшему исследованию в интересе науки; между тем, для вверенной министру народного просвещения части врачебного управления важно, чтобы природа выступившей с такой страшной силою эпидемии была и в научном отношении исследована возможно основательным и обещающим успех образом». Это-то исследование и было возложено на Вирхова.

19 февраля вечером, накануне своего отъезда в Силезию, Вирхов зашел проститься к своему любимому учителю и другу, Иоганну Мюллеру. Великий физиолог был поражен тем, что Вирхов намерен подвергнуть себя всем опасностям голодного тифа. На это молодой ученый резонно возразил, что, ввиду угрожающей близости французской революции, и сидя дома нельзя знать, как сложатся обстоятельства.

20 февраля Вирхов и Барец отправились в путь. Объехав в сопровождении Вирхова различные округа, пораженные эпидемией, Барец 29 февраля отправился обратно в Берлин. Вирхов же, пробыв в одном городке, где был устроен лазарет, до 7 марта, затем еще раз посетил наиболее пораженную местность и к 10 марта вернулся в Берлин.

Уже 15 марта Вирхов представил берлинскому Обществу научной медицины свои знаменитые «Сообщения о господствующей в Верхней Силезии эпидемии тифа». «Сообщения» эти, появившиеся затем в его «Архиве» и вышедшие также и отдельным изданием, занимают ни более ни менее как 180 печатных страниц!

Вирхов широко понял возложенное на него поручение, может быть, даже шире, чем это было желательно пославшим его. Он действительно изучил «природу эпидемии» возможно основательным и обещающим успех образом. Посылая для изучения эпидемии такого узкого специалиста, каким мог и должен был быть в глазах министерства прозектор Charité, правительство, вероятно, ожидало, что получит сухой медицинский отчет о числе заболеваний, о появлении и ходе эпидемии, об интенсивности самого заболевания, его клинической и патологоанатомической картине и его лечении. Все это, конечно, нашло себе должное место в «Сообщениях» Вирхова, но в целом последние представляют прекрасный, горячо написанный социально-экономический очерк, рисующий безотрадное состояние целой провинции, население которой страдало и гибло вследствие невежества, нищеты, голода и эпидемий. Это – полный обвинительный акт против безгранично царившего тогда в Пруссии самодовольного и сухого бюрократизма.

В своих замечательных «Сообщениях» Вирхов прежде всего знакомит нас со страною и жителями. Последние поразили столичного ученого низкою степенью своей культуры или, вернее говоря, полным отсутствием всякой культуры: никакого ухода даже за своим телом, полная физическая и умственная апатия. «Верхнесилезец, – замечает Вирхов, – вообще совершенно не моется, а предоставляет небу время от времени сильными ливнями освобождать его тело от скопившихся на нем корок грязи». В этом смысле верхнесилезцы прекрасно иллюстрировали мнение Бокля о соотношении между количеством потребляемого мыла и степенью культуры.

Справедливо видя в низкой культуре силезцев основную причину господствующих среди них эпидемий, главный причинный, этиологический, выражаясь медицинским языком, момент, автор «Сообщений» и старается выяснить те условия, многовековая конкуренция которых привела к такому печальному положению вещей.

Почти семь веков население Верхней Силезии, оторванное от родного ему польского народа, не принимало участия в историческом развитии последнего. С другой стороны, сохранив польский язык, верхнесилезцы ничего не восприняли от германской культуры из-за отсутствия какого-либо связующего звена. Лишь в позднейшее время стали предпринимать опыты германизации при помощи школ, но уже средства, к которым обратилось правительство для этой цели, заключали в себе гарантию своего бесплодия. «Посылали, – пишет Вирхов, – в польский край немецких школьных учителей с самым ограниченным, насколько это. было возможно, образовательным цензом, и предоставляли затем наставнику и его ученикам познакомить друг друга с их родными языками. Результатом было обыкновенно то, что учитель в конце концов научался польскому языку, а не ученики – немецкому. Вместо того, следовательно, чтобы распространился немецкий язык, получал скорее перевес польский». Едва ли какая-нибудь иная книга, кроме молитвенника, была доступна народу. Таким образом, «стало возможным, что здесь существует свыше полумиллиона людей без всякого самосознания своего развития как народности, без всякого следа истории культуры, так как они, что ужасно, лишены развития, лишены культуры». Другим тормозом культурного роста являлась католическая иерархия, окончательно поработившая несчастное население Верхней Силезии: патер – неограниченный властелин этого народа, который покорен ему, как толпа крепостных. Ввиду своего влияния духовенство могло бы, если бы только пожелало, легко поднять народ до известного уровня развития. «Но в интересе матери-церкви, – говорит Вирхов, – поддерживать в народе ханжество, глупость и порабощение; Верхняя Силезия представляет лишь новый пример в длинном ряду старых, среди которых на первом месте стоят Испания, Мексика и Ирландия».