Евгений Соловьев - Иоанн Грозный. Его жизнь и государственная деятельность

Любопытен маленький эпизод, передаваемый Курбским и относящийся к последнему моменту взятия осажденного города:

“...Казанцы воспользовались утомлением наших воинов, верных чести и доблести: ударили сильно и потеснили их, к ужасу грабителей, которые все немедленно обратились в бегство, метались чрез стену и вопили: секут! секут! Государь увидел сие общее смятение; изменился в лице и думал, что казанцы выгнали все наше войско из города. С ним были великие Синклиты, мужи века отцев наших, поседевшие в добродетелях и в ратном искусстве: они дали совет Государю, и Государь явил великодушно: взял Святую хоругвь и стал пред Царскими воротами, чтобы удержать бегущих. Половина отборной двадцатитысячной дружины его сошла с коней и ринулась в город; а с нею и вельможные старцы, рядом с их юными сыновьями. Сие свежее, бодрое войско, в светлых доспехах, в блестящих шлемах, как буря нагрянуло на татар: они не могли долго противиться, крепко сомкнулись и в порядке отступали до высоких каменных мечетей”.

Зато во всех парадных и торжественных случаях Иоанн держал себя с полным сознанием царского достоинства, выказывая в то же время особую почтительность к церкви и религии:

“В то же время проявлял он кротость к пленным и побежденным. По взятии города Князь Палецкий представил ему Едигера; без всякого гнева и с видом кротости Иоанн сказал: “Несчастный! разве ты не знал могущества России и лукавства казанцев?” Едигер, ободренный тихостию Государя, преклонил колена, изъявлял раскаяние, требовал милости. Иоанн простил его и с любовию обнял брата, Князя Владимира Андреевича, Шиг-Алея, Вельмож; ответствовал на их усердные поздравления ласково и смиренно; всю славу отдавал Богу, им и воинству; послал Бояр и ближних людей во все дружины с хвалою и с милостивым словом; велел очистить в городе одну улицу от ворот Муралеевых ко Двору Царскому и въехал в Казань: пред ним Воеводы, Дворяне и Духовник его с крестом; за ним Князь Владимир Андреевич и Шиг-Алей. У ворот стояло множество освобожденных россиян, бывших пленниками в Казани; увидев Государя, они пали на землю и с радостными слезами взывали: “Избавитель! ты вывел нас из Ада! Для нас, бедных, сирых, не щадил головы своей!” Государь приказал отвести их в стан и питать от стола Царского; ехал сквозь ряды складенных тел и плакал”.

После взятия Казани Иоанн, следуя советам братьев царицы, поспешил отправиться в Москву. Отмечаю этот факт потому, что в нем впервые проявилось столкновение Иоанна с избранной радой, или мудрейшими, как выражается Курбский. Эти последние хотели замедлить отъезд царя, но он поступил наперекор им и даже самолично отправил конницу назад в Москву по такой скверной дороге, что большая часть ее погибла в пути. Успех вскружил голову Иоанну, и он стал понемногу возвращать себе прежнюю самостоятельность. На самом деле торжество его было велико и счастье во всем шло ему навстречу. Казань была взята, родился сын наследник, москвичи устроили торжественную и сердечную встречу:

“Приближаясь к любезной ему столице, царь увидел на берегу Яузы бесчисленное множество народа, так что на пространстве шести верст, от реки до посада, оставался только самый тесный путь для Государя и дружины его. Сею улицею, между тысячами Московских граждан, ехал Иоанн, кланяясь на обе стороны, а народ, целуя ноги, руки его, восклицал непрестанно: “многая лета Царю благочестивому, победителю варваров, избавителю Христиан!”

Больше даже:

“Вся Россия была в неописанном волнении радости. Везде в отверстых храмах благодарили Небо и Царя; отовсюду спешили усердные подданные видеть лицо Иоанна; говорили единственно о великом деле его, о преодоленных трудностях похода, усилиях, хитростях осады, о злобном ожесточении казанцев, о блистательном мужестве россиян, и возвышались сердцем, повторяя: “мы завоевали Царство! что скажут в свете?”

Интересный психологический феномен о влиянии Сильвестра и рады на Грозного заслуживает более подробного рассмотрения: первая эффектная сцена встречи Сильвестра с царем являлась как бы программой дальнейшего. Курбский говорит об “ужасании”, сам Иоанн сознается, что его захватили врасплох в минуту страха, навеянного пожаром. В речи 1551 года, обращаясь к духовенству, он говорит: “От сего убо (т. е. пожара) вниде страх в душу мою и припадох к твоему (митрополита) первосвятительству и ко всем еже с тобою Святителям, с истинным покаянием прося прощения еже зло содеях”. Воспользовавшись этим первым удобным моментом, избранная среда, действуя через посредство Сильвестра, а может быть, и Адашева как лица приближенного, распоряжалась в дальнейшем очень умно. Она постаралась забрать Иоанна исключительно в свои руки, тщательно оберегая его от всякого постороннего, нежелательного для себя, влияния. В доказательство этого можно привести известный эпизод из поездки Иоанна по монастырям уже после возвращения в Москву из-под Казани. Привожу документальный рассказ Карамзина: