Берта Порозовская - Ульрих Цвингли. Его жизнь и реформаторская деятельность

Другой замечательной чертой, рано обнаружившейся в характере Цвингли, была его любовь к правде. Он сам рассказывал, что однажды, при первом пробуждении его сознания, ему пришла в голову мысль – не следует ли наказывать за ложь строже, чем за воровство. Ибо правдивость, – прибавляет он, – мать и источник всех добродетелей.

Бойкий и в то же время вдумчивый, не по летам развитый мальчик, казалось, был предназначен для чего-нибудь высшего, чем пасти стада в родных Альпах. Отец Цвингли, следуя семейной традиции, решил посвятить его духовному званию. Его дядя Варфоломей, сделавшийся около этого времени деканом в Везене и любивший племянника, как родного сына, занялся его первоначальным образованием и в 1494 году отправил его в Базель. Здесь десятилетний Ульрих, или, как он любил называть себя, Гульдрейх, поступил в школу св. Теодора, где обучались главным образом трем предметам – латинской грамматике, диалектике и церковной музыке. Цвингли во всем показывал блестящие успехи. На диспутах, устраивавшихся между мальчиками, он постоянно одерживал верх, возбуждая зависть в своих товарищах, но своим природным добродушием, а особенно прекрасным голосом и любовью к музыке он скоро обезоруживал их и приобретал среди них горячих друзей. Учитель школы, Григорий Бюнцли, необыкновенно кроткий наставник, тоже очень полюбил способного мальчика, и когда спустя три года курс школы был пройден, посоветовал родителям отправить его в Берн, где известный ученый-гуманист Генрих Лупулус только что открыл первую в Швейцарии ученую школу, посвященную изучению древних языков.

Лучшего выбора нельзя было и сделать. Лупулус был основательным знатоком и восторженным почитателем классической литературы и недурным латинским поэтом. При этом он был горячим патриотом, с любовью относившимся к преданиям родной старины и человеком глубоко религиозным. Влияние его на Цвингли поэтому было очень сильным. Он пробудил в его душе неизгладимую любовь к классическим авторам, развил его поэтический вкус так, что под его руководством Цвингли сам стал писать стихи, и поощрял его громадный музыкальный талант. После двухлетнего пребывания в Берне пятнадцатилетний Цвингли мог играть на всех известных тогда инструментах.

Но эти же музыкальные способности навлекли на него опасность, которая могла оказать роковое влияние на всю его жизнь. Бернские доминиканские монахи обратили внимание на прекрасный голос и блестящие способности юноши и, надеясь, что он придаст новый блеск их монастырю, стали заманивать его к себе. К счастью, отец Цвингли вовремя узнал об этом. Молодой Ульрих получил приказание немедленно оставить Берн и, после короткого пребывания на родине, был отправлен в Вену для поступления в университет.

Об этом университетском периоде в жизни реформатора мы имеем лишь самые скудные сведения. Известно только, что в это время он сблизился с целым кружком молодых соотечественников, подобно ему занимавшихся наукой. В числе их были Иоахим Вадиан и Генрих Глареан, оба сделавшиеся выдающимися учеными и усердными помощниками Цвингли-реформатора. Другой же университетский товарищ, Фабер, впоследствии, напротив, сделался самым ожесточенным его противником.

В 1502 году восемнадцатилетний Цвингли вернулся на родину. Но он недолго оставался там. Приобретенные познания не удовлетворяли его. Он отправился в Базель довершать свое образование при тамошнем университете и, чтобы не нуждаться более в помощи отца, принял место учителя в школе св. Мартина, где обучал учеников латинскому языку. Несмотря на свое отвращение к схоластической философии, Цвингли продолжал изучать ее и тут, но лишь для того, чтобы быть в состоянии бороться с противниками их собственным оружием. В 1506 году он даже получил звание магистра “свободных искусств” и, очевидно, имел твердое намерение посвятить себя научной деятельности.

Впрочем, несмотря на эти усердные занятия, живой, полный сил юноша не мог совершенно погрузиться в сухую, мертвящую схоластику. Он любил общество, в котором имел успех благодаря своей живости и занимательности своего разговора; любил, чтобы серьезный труд сменялся веселой шуткой. Утомленный усидчивыми занятиями, он стряхивал с себя книжную пыль, брался за свои любимые лютню или скрипку, и под их аккомпанемент в комнате молодого ученого раздавались напевы родных гор. Музыка освежала его, и после такого перерыва он с усиленным рвением возвращался к своей работе. Казалось, первоначальный план родных – сделать из него духовного – никогда не должен был осуществиться.