Валентин Яковенко - Богдан Хмельницкий. Его жизнь и общественная деятельность

Хлопы, вооружившись чем попало, составляли загоны и действовали вразброд по собственному почину и на свой страх. Они назывались также казаками; но случалось, что Хмельницкий даже не знал об их существовании. Как только такой загон появлялся в известной местности, крестьяне присоединялись к нему и врывались в дом своего пана. Тут уже все гибло: и старые, и молодые, и паны, и слуги, если только они были не православные; имущество же грабилось и делилось между участниками. Единственное спасение для панов было в бегстве. Шайки, возрастая в численности, проявляли и большую дерзость. Пограбив помещичьи усадьбы, они обращались на укрепленные замки, осаждали, брали их; наконец, выдерживали целые сражения, если опомнившиеся от испуга шляхтичи успевали организовать какой-нибудь отпор. Чем большее сопротивление встречала такая шайка или такой отряд в своем опустошительном движении, тем более жестокой была расплата. Женщин нередко насиловали на глазах мужей, младенцев разбивали о стены, доставшимся же живыми в плен полякам придумывали всяческие казни: их резали, вешали, топили, распиливали пополам, сдирали с живых кожу и так далее. Все это нетрудно объяснить одной дикостью и кровожадностью некультурного народа. Но такое суждение будет по меньшей мере поспешным. Что выносил этот самый народ в мирные времена панского управления? А затем, не таким же ли казням подвергался он в случае торжества высокообразованных Потоцких, Конецпольских, Вишневецких? Кто, как не Иеремия Вишневецкий кричал в исступлении: “Мучьте их так, чтобы они чувствовали, что умирают!” Насилье за насилье, смерть за смерть, казнь за казнь – таков был лозунг обеих воюющих сторон. За посягательство в спокойные времена на православные святыни отвечали теперь поруганием и издевательством над католическими святынями: костелы грабили и жгли, устраивали в них пьяные оргии, образа рубили и уродовали, мертвые тела вытаскивали из усыпальниц и выбрасывали вон и т.д. Еще страшнее народная месть разразилась над евреями, которые, как говорится в одной думе, все казацкие дороги заарендовали и на каждой миле поставили по три кабака, все торговые места заарендовали и на всякие привозимые казаками продукты наложили пошлину, все казацкие церкви заарендовали и брали поборы за всякое отправление религиозных потребностей, все казацкие реки заарендовали и так далее, и так далее. И вот разом сгинули не только все эти аренды, но, можно сказать, почти все еврейское население на Украине. Современник-еврей Ганновер рассказывает страшные ужасы о неистовствах народа на левой стороне Днепра. В его описании краски, несомненно, сгущены, единичным случаям придан общий характер, но тем не менее факт остается фактом: евреев вырезали поголовно и придумывали им такие казни, какие только могли прийти в голову, опьяненную кровью.

В левобережной Украине волнение началось, лишь только дошли первые вести о действиях Богдана Хмельницкого. Здесь на страже польско-шляхетских интересов стоял Вишневецкий, владевший громадными пространствами в теперешней Полтавской губернии по рекам Сула и Псел. Этот завзятый магнат, колонизатор степи, отличался не меньшей жестокостью, как мы тотчас говорили, чем Ганжа, Кривонос и другие предводители казацких загонов. Решительный в своих действиях, он собрал немедленно шляхтичей тысяч до восьми и стал разгонять мятежные скопища. Виселица и кол обозначали путь, по которому он подвигался. Так он прошел от Лубен до Переяславля и хотел переправиться через Днепр, чтобы идти на помощь Потоцкому, как услышал, что Переяславль возмутился и Кривонос, его достойный соперник по кровожадности, готовится напасть на него. Вслед за тем к нему явились посланцы от Богдана Хмельницкого; казацкий предводитель извещал о своей победе под Корсунем и просил не проливать крови. Вишневецкий посадил посланцев на кол, а сам поспешил отступить к Лубнам и, взяв жену, бежал на правую сторону Днепра.

Но и на правой стороне восстание было уже в полном разгаре. На Подолье действовали загоны Ганжи, Остапа Павлюка, Половьяна и Морозенка. Укрепленные замки и города Немиров, Нестерово, Винница, Брацлав и другие были взяты и разорены. “По всему Подолью до самой Горыни (приток Припяти) панские замки, города, местечки лежали в развалинах; кучи гнивших тел валялись без погребения, пожираемые собаками и хищными птицами; воздух заразился до того, что появились смертельные болезни. Дворяне бежали толпами за Вислу, и ни одной шляхетской души не осталось на Подолье”. В это время среди растерянных шляхтичей и евреев появляется Вишневецкий. “О, – говорит он, – я накажу изменников так, что и свет не слыхал еще такой кары!” Настал в полном смысле слова “ад человеческой злобы”. Злополучный Немиров, не сдавшийся по первому требованию Вишневецкого, испытал на себе всю жестокость его необузданного сердца. На глазах этого высококультурного аристократа немировцам вырывали глаза, распинали их, разрубали пополам, сажали на кол, обливали кипятком, и он находил какое-то удовольствие в зрелище всех этих мучений и еще больше разжигал палачей. Но и здесь он встретил своего соперника Кривоноса, этого характерника, как считали в народе, то есть человека, которого не брала вражья пуля. После нескольких стычек Вишневецкий, опасаясь, что скоро на помощь Кривоносу придет сам Хмельницкий, отступил еще дальше в глубь страны, к Збаражу, куда раньше бежала Гризельда, его жена. Теперь мятежные загоны могли свободно разгуливать и по Волыни. Города Кременец, Острог, Луцк, Владимир и другие были взяты и признали над собою власть Хмельницкого. “Мы сидим, – писал один современник из Волыни, – с женами и детьми под страхом нападения день и ночь, каждую минуту. Взрослые обоего пола и дети толпятся в костелах; ксендзы воссылают молитвы об отвращении гнева Божия. Говорят, семьдесят казаков пущено по Волыни возмущать хлопов и мещан”. “Христиане над христианами, – писал Кисель, – совершали на Волыни такие жестокости, какие не делают даже турки и татары”. Загоны доходили до самого Бреста, который также подвергся разорению. Таким образом, казаки действительно были уже недалеко от Белой реки (Вислы), за которую они угрожали полякам пробраться.