Василий Авченко - Фадеев

Купе Конева и Булыги превратилось в подобие клуба, причем Фадеев даже играл на балалайке. Тогда Конев не знал настоящей фамилии Булыги и, даже прочитав через несколько лет «Разгром», не догадывался, что писатель Фадеев и его знакомый Булыга — один человек.

На съезде идет дискуссия о профсоюзах, обсуждаются замена продразверстки продналогом, переход от военного коммунизма к нэпу, запрет фракций в партии… Фадеев и Конев внимательно слушают, но не выступают — не по чину. Оказавшись рядом с Лениным, Фадеев украдкой прикасается к его пиджаку — по-детски, а может, по-евангельски.

В эти же дни вспыхивает Кронштадтский мятеж: гарнизон Кронштадта и личный состав кораблей Балтфлота выступают против большевиков. Проходит митинг под лозунгом: «Власть Советам, а не партиям!», звучат требования свободы торговли, перевыборов Советов, упразднения комиссарства…

Прямо со съезда на ликвидацию мятежа посылается около трехсот делегатов во главе с Ворошиловым — будущим многолетним главой военного ведомства СССР. В их числе — Фадеев с Коневым. «После сообщения Ленина о тяжелом положении в Кронштадте и призыва направить часть делегатов съезда для усиления наших частей, приступающих к ликвидации кронштадтского мятежа, и Фадеев и я, не сговариваясь, подали записки в президиум о том, что готовы добровольно ехать в Кронштадт. Записавшись, мы поехали в Петроград в одном поезде. Между прочим, это был поезд Михаила Васильевича Фрунзе», — вспоминал Конев.

Петроград в эти дни стал военным лагерем. Историк Сергей Семанов пишет: «Организовывались вооруженные коммунистические отряды, части особого назначения патрулировали ночные улицы, несли охрану стратегических объектов города и важнейших учреждений. На местах вся власть находилась в руках ревтроек, подчинявшихся в порядке строгой централизации».

Атаки на мятежную крепость начались еще до прибытия делегатского подкрепления, но первая попытка штурма была отбита. Велся «беспокоящий» обстрел фортов Кронштадта и кораблей, делались попытки бомбовых авиаударов. С воздуха сбрасывались воззвания к мятежникам: «Многие из вас думают, что в Кронштадте продолжают великое дело революции. Но действительные руководители ваши те, которые ведут дело скрытно, которые из хитрости покуда не высказывают своей настоящей цели…» Дело было не только в том, чтобы обеспечить чисто военный перевес в силе. Конев отмечал: «Положение было сложное, разговоры и настроения самые разные, некоторые курсанты отказывались наступать, а артиллеристы — стрелять».

Советская писательница Елизавета Драбкина в те дни была санитаркой: «На Кронштадтский фронт прибыли делегаты Десятого съезда партии. Они шли большой, шумной гурьбой по улицам Ораниенбаума… Кто был одет в шинель, кто в темное пальто… Делегатов было немного — в нашей Южной группе человек двести. Но в подготовке штурма они сыграли ту же роль, какую в химической реакции играют катализаторы. Произошел какой-то незримый процесс — и армия стала внутренне готова к бою».

Делегатов разделили на два направления: ораниенбаумское и сестрорецкое. Конев и Фадеев попали на сестрорецкое, но Фадеева направили в пехоту, а Конева, учитывая его военный опыт, — в артиллерию. Два будущих маршала — военный и литературный — расстались на косе Лисий Нос, у наблюдательного пункта батареи.

Штурм начался в ночь на 17 марта. Под прикрытием темноты нужно было пройти большую часть расстояния до фортов — ведь на льду укрыться негде, каждый метр пристрелян кронштадтской артиллерией. В крепости насчитывалось более 140 орудий, у причальных стенок стояли линкоры «Петропавловск» и «Севастополь».

Атакующих заметили поздно, когда цепи уже стали преодолевать проволочные заграждения.

Елизавета Драбкина: «Особенную музыку кронштадтского боя создавало то, что в нем действовали орудия самых различных калибров и типов… Пулевых ранений в это время еще не было, были только осколочные, очень разнившиеся между собой в зависимости от того, каким снарядом они были причинены. Меньше всего среди раненых было таких, которые пострадали от снарядов тяжелых орудий. Снаряды этого калибра, ударившись об лед, взрывались, уходя под воду вместе с огромной массой льда и увлекая за собой на дно людей, повозки и лошадей. Раненых после себя они почти не оставляли, а если и были после них раненые, то чаще осколками льда. Иное дело шимозы [160] Так в России называли снаряды с особой начинкой, применявшиеся японцами в войне 1904–1905 годов. . Они летят с пронзительнейшим визгом, разрываясь не на земле, а в воздухе, на множество разлетающихся во все стороны осколков. В отличие от тяжелых снарядов, после разрывов которых оставались полыньи со страшной черной, полной смерти водой, в тех местах, над которыми разрывались шимозы, лед бывал почти не поврежден, но круг за кругом лежали раненые и убитые мелкими и мельчайшими осколками, чаще всего в голову… Бой ушел вперед, оставив позади себя развороченный лед, темнеющие проруби, мертвых, раненых и санитаров».