Сергей Виноградов - О странном журнале, его талантливых сотрудниках и московских пирах

Банкет был многолюдный, но никого посторонних журналу не было. Люди были все талантливые, но очень разные, и вид их тоже был различен. Мы были в отличных фраках. Валерий Брюсов в своей «форме» – длинном черном сюртуке, всегда застегнутом. Сюртук Брюсова действительно как «форма» его был. Типично Брюсов передан в чудесном портрете Врубеля, сделанном для «Золотого руна». Это одна из последних и очень высоких работ М. А. Врубеля. На портрете Брюсов, по-моему, гораздо значительнее, чем он был. Врубель вложил свою великость в портрет. Было несколько дам, и была молодежь – «богема» – в разноцветных пиджачках и в оттоптанных сзади штанах, кончающихся бахромой. Но все были независимы, горды, смелы. Потому, должно быть, что талантливы и молоды.

Много было говорено речей очень своеобразных. Много говорил Брюсов, глядя по обыкновению мимо, куда-то в пространство. Говорил Андрей Белый, – напевая, что говорил – понять невозможно. Брюсов в ту пору царил в журнале, так что издатель и за ним и некоторые еще обращались иногда к Брюсову, называя «учитель». Говорила «богемная» молодежь, говорили дамы, говорил издатель, а между речами аршинные стерляди, разукрашенные фазаны и иные изысканности и шампанское, шампанское обильно. Долго пировали, наконец стала нарушаться стройность стола, многих одолела истома, стали отходить от стола в мягкие кресла, курили и пили. Помню совсем юного подслеповатого скульптора с не очень хорошим лицом, талантливого, оригинального в творчестве своем. У него-то особенно сильно оттоптаны сзади штаны были и кончались бахромой. Забавно было, как он, разомлевший, развалившись в кресле, в третьем часу ночи все просил себе теплую ванну. Метрдотели убеждали его в невозможности ванны, а он все негромко, изнеженно тянул свое – «теплую ванну мне, теплую ванну» – да так и заснул в кресле.

Одна из дам, очень красивая, высокая, молодая, стройная, с волосами цвета льна, с длинной красивой шеей, на которой, говорили, она носит иногда как ожерелье наученного живого ужа, в черном бархатном платье, пошла вдоль стола, горстями срывая с гряды, как траву, душистые ландыши в подол платья, искалечила всю гряду и с трех балконов, выходящих из «боярского» кабинета в общий зал ресторана, стала бросать ландыши на столы ужинающих внизу недоумевающих людей. Полон подол разбросала красавица светлокудрая дивных цветов.

Николай Павлович распорядился, чтобы не было ни в чем отказа остающимся, и мы уехали с ним в «Черный лебедь». В вилле была «бабушкина комната», в которой я иногда ночевал. Конечно, никакой бабушки не было, да и «Черный лебедь» только что построен был, но комната была действительно такой, точно давно и долго в ней жила бабушка. И божница, и ширмочки старинные, и сундуки-укладочки, и бисерные всякие вышивки, и вся нехитрая мебель красного дерева – ну совсем, совсем все бабушкино. Контрастно было с фризом из «Нерожденных младенцев» Кузнецова и картинами Ван-Донгена и Ван Гога.

Собственно, хотя в «Золотом руне» сотрудничали и мы – некоторые «старики», но, конечно, лицо журнала составляла главным образом та молодежь, о которой я уже говорил. Вся плеяда этих талантливых и очень оригинальных художников вышла из выставок «Голубая роза», которые основал тот же Николай Павлович Рябушинский, издатель «Золотого руна». Помню первую выставку (их всего-то было две), но течение «Голубой розы» вошло в русское искусство и было такое самобытное, особенное, свое, не похожее ни на предшествующий дягилевский «Мир искусства», ни на родившийся затем «Бубновый валет». Искусство «Голубой розы» было какое-то изнеженное, недосказанное, эфемерное и очень в большинстве красивое. Название «Голубая роза» как-то совершенно выражало его. Такой дивный, такой редкий художник, как Николай Крымов, родился в «Голубой розе» и уж потом, все ища новых путей в искусстве, резко меняясь, отлился в форму, далекую от эфемерности «Голубой розы», и в нашем Союзе русских художников уже трудно было узнать Крымова, светлого, лучезарного, мягкого, прежнего. Первая выставка «Голубой розы» была сенсацией в московском мире искусства. И устроена она была с такой исключительной изысканностью красоты, что подобного не видали никогда. Благоухала выставка цветами, невидимый оркестр как-то тихо и чувственно играл, красота нежных мягких красок в картинах, наряднейшая, красивая толпа, небольшой размером каталог, на обложке его по рисунку Сапунова голубая роза, нежная, блеклая, – все так было сгармонировано, чарующе, так цельно, красиво и радостно, да и было это весной, что так хотелось жить, жить, красиво и радостно жить!..