Александр Синегуб - Защита Зимнего Дворца

"А что ты ему сделал?" – по старой привычке обратился я к нему на "ты" с вопросом.

– "Да ничего особенного, Ваше Благородие".

И помолчав, добавил:

"У них, сволочей, всегда кольца на руках, а у меня тут бабенка одна, так я для нее и снял у него. Пьян собака! Теперь, поди, уже спит. Я его к тротуару оттащил, чтобы броневик не переехал. А вот и наши патрули. Я вас сдам им, чтобы они вас проводили. Да вы, ваше Благороде, не говорите, что из Дворца. Я им скажу, что вы из города сами пришли в Преображенский полк, да там места нет, вот вас сюда и послали", – говорил заботливо мне мой спутник.

"Ну, спасибо за совет. Только, родной, у меня денег нет. Я все отдал!" – "Что вы, ваше Благородие! Я из кадровых, с понятием. Мне, да и многим нашим ребятам так тяжело видеть, что делается в Матушке Россее, что мы и в толк не возьмем. А господ офицеров мы по-прежнему уважаем и очень сочувствуем. Да что делать, кругом словно с ума сошли! Ну, будьте счастливы!.." – И солдат подбежал к остановившемуся патрулю.

Через минуту я был в корридорах Павловских казарм, куда меня ввели двое патрульных.

– "Откуда?" – спросил болтавшийся в корридоре солдат.

Я молчал – соврать солдату мне было стыдно.

– "Со стороны", – в голос ответили патрульные.

– "Ладно; в ту дверь, ежели со стороны; а вы поменьше таскайте всякий хлам", – говорил он, уже обращаясь к патрульным.

"Какой это хлам?" – устало соображал я, идя к указанной двери.

– "Через комнату, в следующую!" – крикнул мне вслед солдатишко, когда я отворял дверь.

В комнате было тепло, грязно, полусветло и пусто. Из двери налево доносились какие-то звуки. Прислушался: стон то повышаясь, то понижаясь, продолжал залазить в эту грязь четырех белых стен. Пошел к двери напротив. Открыл ее остановился в изумлении.

Первое, что бросилось в глаза и поразило меня, был большой стол, накрытый белой скатертью. На нем стояли цветы. Бутылки от вина. Груды каких-то свертков, а на ближайшем крае к двери, раскрытая, длинная коробка с шоколадными конфетами, перемешанными с белыми и розовыми помадками.

"Что это? Куда я попал?" – задавая себе вопросы, не сводя глаз с конфет, тихо направился я к столу и вдруг спотыкнулся. И только тут я окончательно осмотрел и запечатлел обстановку большой, длинной комнаты, наполненной так людьми, что я теперь не понимал, как я не заметил этого сразу, а обратил лишь внимание на какие-то конфеты, пакеты и бутылки, действительно лежавшие на столе, а не примерещившиеся. То же, что заставило меня спотыкнуться, было спящее тело офицера. И такими, издающими храп с подсвистами, была наполнена вся комната. Они лежали на полу, на диванчиках, на походных кроватях и стульях. "Странная компания", – думал я, наблюдая это царство сна. Но вот какие-то голоса из следующей комнаты. Пробрался туда. Та же картина, только обстановка комнаты изящнее.

"Офицерское Собрание полка", – наконец догадался я.

Опять раздался разговор, – прислушался, присмотрелся. Говорит седоватый полковник, склонив голову на руки, сидя за столом. Отвечает лежащий на диване.

Я пробрался к говорившему и позвал его.

"Господин полковник!" – тихо звал я его. Услышал. Поднял голову и окинул меня осоловевшими, припухнувшими глазами.

"Господин полковник, – продолжал я, – я из Зимнего Дворца. Ужасно устал.

Могу я остаться здесь и лечь отдыхать, или надо еще кому-либо явиться?" – "Глупо. Раз вы здесь, то делайте, что хотите, но не мешайте другим!" – ответил полковник, и голова опять легла на руки.

"Боже мой, что же это?.. Сколько здесь офицеров! На кроватях. Цветы. Конфеты.

А там"… – и образы пережитого, смешиваясь и переплетаясь в кинематографическую ленту, запрыгали перед глазами, и я, забравшись под стол, уснул, положив голову на снятое с себя пальто.

Проснулся я в десятом часу. В комнате стоял шум от споров, смеха и просто разговоров. Солнце лупило вовсю. Было ярко и странно.

"Почему надо мной какой-то стол? Что за гостинная? Что за люди? Где я?" – быстро промелькнули недоуменные вопросы, но сейчас же исчезли от воспоминания о ночном, о вчерашнем.

"Где брат? Что с ним?" – впервые вырос вопрос тревоги о любимом брате, гордости нашей семьи.

"Господи, милый, славный, Господи! Что же это теперь будет с Россией, со всеми нами?" – и я принялся читать "Отче Наш". – Молитва успокоила, и я вылез из-под стола. Офицеры, которые преобладали в наполнявшей комнаты публике, кончали пить чай. Около некоторых столиков сидели дамы.

"Что за кунсткамера?" – зло заработала мысль.