Михаил Воронецкий - Мгновенье - целая жизнь

— Так мы себя звали на каторге. Мы ведь могли читать политическую литературу только по ночам. А светильник один. Поэтому половина камеры читала с начала ночи, а остальные — после того как всходила звезда-полуночница Сириус. Эта кличка так и осталась за мной.

— Я запомню, — сказал Ульянов вдруг погрустневшим голосом, чему-то расстроившись. — А у меня к вам дело. Пятнадцатого ноября с новой партией ссыльных прибыл сюда один наш товарищ, Виктор Константинович Курпатовский. Тоже и в казематах сидел, и в ссылке побывал. Его высылают в Курагино. Он подал исправнику прошение, чтобы из-за болезни ему разрешили задержаться на несколько дней в городе. Исправник Мухин требует врачебного освидетельствования. Виктор Константинович действительно болен. Но врачи — они ведь тоже всякие бывают. Я со здешними врачами совершенно не знаком. А вы, вероятно, успели с кем-нибудь сойтись покороче…

— Да, я знаком со многими, — сказал Кон, — и могу вас заверить, Владимир Ильич, что все они без исключения сочувствуют нашему брату. И врач городской больницы общественного призрения Иван Ефимович Козлов, и сельский врач второго участка Александр Иванович Смирнов, а вот адресом заведующего городской лечебницей Гереса Абрамовича Фридмана вы даже можете воспользоваться для получения нелегальной литературы… Вернее будет сказать… адресом его жены, Софьи Моисеевны. Она заведует книжным складом общества поощрения начального образования…

— Да? Благодарю! Это сейчас кстати. Так к кому же все-таки обратиться по поводу болезни Виктора Константиновича?

— Пойдемте к Козлову. Для исправника его свидетельство будет наиболее веско.

— Ну и прекрасно. К Козлову так к Козлову.

От Козлова, с которым очень скоро договорились об интересующем деле, снова вышли на Новоприсутственную улицу.

— Вы, надеюсь, к нам не на один день? — спросил Кон.

— Да вот как раз получается, что на один. Сегодня же в ночь должен выехать в обратную дорогу. Так сложились обстоятельства…

Минусинского исправника надворного советпика Мухина Порфирия Константиновича сестры Окуловы прозвали Порфишкой. Мухин знал о данном ему прозвище, но не обижался, ибо главным его правилом было избегать всяких конфликтов и осложнений со ссыльными. Начальство в этом, видимо, усмотрело его слабость и прислало на его место из Енисейска нового исправника. Подполковник Стоянов превыше всего ставил «порядок и дисциплину», которую он решил внедрить во вверенном ему округе с первых же дней пребывания в Минусинске.

— А скажи, Ненашкин, — говорил Стоянов, листая журнал надзирателя, в котором должны были ежедневно расписываться ссыльные, — почему это росписей у тебя нет? Ты что же, каналья, ленишься навещать ссыльных?

— Никак нет, ваше высокоблагородие, — таращил водянисто-серые слезящиеся глаза надзиратель, — хожу ежедень, отказуются.

— Как так «отказуются»? Исправнику докладывал?

— Не единожды.

— А он?

— Не изволили дать на сей счет указания…

Стоянов шевельнул густыми черными усами под огромным горбатым носом, кинул журнал на край стола и, сверля надзирателя круглым глазом, приказал:

— Сегодня же, немедленно… старосту ссыльной колонии… ко мне!

Одноэтажное деревянное здание полицейского управления, выходящее на площадь к Троицкой церкви, находилось всего за два квартала от дома Суслонова, где жил Кон. Феликс появился перед очами Стоянова уже через полчаса.

— Вам известно, господин Кон, по какому поводу я вас вызвал? — спросил Стоянов, откинувшись на спинку стула.

— Да.

— Очень хорошо.

Феликс взял стоявший у стены стул и сел сбоку от стола.

— Хорошо, что вы подняли этот вопрос, — сказал он, — надо его выяснить до конца.

— Но я вас не приглашал сесть, — сказал Стояной, шевеля вскинутой ко лбу изломанной лохматой бровью.

— Нет, вы пригласили. — Голос тверд, а сам Кон необыкновенно спокоен, как всегда, когда чувствовал стычку с представителем власти. — Раз вы сидите, этим самым вы пригласили меня сесть.

Стоянов кинулся грудью на край столешницы. Глава мечут молнии:

— Я этого не допущу! Вы в присутствии!..

Сидевший в углу за небольшим столиком пожилой секретарь поднял на лоб очки, с любопытством ожидая, чем все это кончится.

Феликс говорит медленно, даже как-то мягко:

— Не допускайте!

— Я вас приговариваю к двухнедельному аресту, — вскакивает с места Стоянов.

— Принимаю к сведению, — спокойно соглашается Феликс. — Будьте любезны дать мне копию постановления.