Викентий Вересаев: Том 5. Воспоминания

Состав цикла «Литературных воспоминаний», подготовленный В. Вересаевым в 1944–1945 годах и опубликованный уже после его смерти, в 1946 году, был такой: Н. К. Михайловский, В. Г. Короленко и Н. Ф. Анненский, Н. Г. Гарин-Михайловский, Вера Засулич, Вера Фигнер, П. С. Ивановская, «Баронесса Доротея Эртман…», Два побега, П. Г. Смидович, Сальвини – Отелло («В конце, кажется, девяностых годов…», «Говорят, „ревнив, как Отелло“…») Молодой художественный театр в Петербурге («Весною 1901 года…»), Орленев, Бравич («В девяностых годах в Петербурге…»), Певцы («В восьмидесятых– девяностых годах в Петербурге…», «В те же годы…»). Московский литературно-художественный кружок, Ф. Н. Плевако («Жил в Москве знаменитейший адвокат Плевако…»), С. Т. Коненков, Волнухин («Скульптор Волнухин…»), Леонид Андреев, Туча и зорька, Около литературы, Около шампанского, Р. М. Крин, Лев Толстой, «Последние годы совместной жизни…», «Я сказал А. И. Куприну…», А. П. Чехов «Записки врача».

Кроме того, в архиве писателя обнаружен ряд незавершенных мемуарных очерков. Четыре таких очерка и публикуются в настоящем томе. Хотя В. Вересаев всегда очень строго относился к своей литературной работе и просил близких ему людей не печатать те его произведения, которые он не успел тщательно отделать, все же некоторые его воспоминания настолько интересны, что оставлять их навсегда покоиться в архивах явно несправедливо.

В. Вересаев отдал книге воспоминаний не только треть своей жизни, но и всю силу отпущенного ему таланта. Он писал ее с той же тщательностью, что и лучшие свои рассказы и повести. В. Вересаев говорил, что и в мемуарах он развивает основную тему своего творчества, повествует о сложном периоде созревания человека, о том, как трудно вырабатываются взгляды и убеждения и как важно это учитывать всем, кому доводится иметь дело с молодежью: придирчиво суровая оценка ошибок молодости может навсегда искалечить душу юноши или девушки.

Приступив к работе над воспоминаниями, В. Вересаев с самого начала стремился четко уяснить себе специфику мемуарной литературы, принципы изображения в ней жизни, советовался с М. Горьким, проявлявшим живейший интерес к воспоминаниям В. Вересаева. «Ужасно трудно определить свой подход к лицам, – писал он М. Горькому 30 июня 1925 года. – „Иконописать“, как большинство воспоминателей, противно, а говорить черное, – спрашиваешь себя: почему же ты этого не говорил, когда человек был жив, когда мог протестовать, опровергать, объяснять свой поступок… Вот передо мною редакция „Жизни“, мы яро спорим о Бернштейне, а Андреевич сидит, развалившись, пьет пиво и цинично заявляет: „А публика сейчас за него? За Бернштейна? Ну, и я за Бернштейна!“ При жизни это рассказать было совершенно невозможно» (Архив А. М. Горького). [47]

А через несколько недель, в письме к М. Горькому от 21 августа 1925 года, В. Вересаев уже категорически заявляет, что мемуарист обязан писать только правду, не прикрашивая и не упрощая людей, о которых рассказывает: «Хочу знать, как было в действительности. Да что я, институтка, чтоб впасть в отчаяние и разочароваться в „человеке“ от того, что, напр., нежный, целомудренный, тонко чувствующий художник Ив. Бунин – человек с мелкою и дрянною душонкою?» (Архив А. М. Горького).

Много размышлял В. Вересаев и над самой манерой повествования. Он приходит к выводу, что для мемуарной литературы, как и для литературы художественной, пагубна подмена изображения событий и людей авторскими рассуждениями, пагубно описательство и велика роль художественной детали. Развивая эту мысль, В. Вересаев писал М. Горькому: «В прошлом году В. Н. Фигнер спросила меня о своем „Запечатленном труде“, – я сказал, что, по-моему, слишком в ее описаниях мало быта будничной жизни, повседневности, слишком парадны ее революционеры. „Напр., – говорю, – позвольте узнать, почему ваши товарищи называли вас „Топни-Ножкой“? У вас это не объяснено“. – „Почему! Потому что хорошенькая женщина, когда что не по ней, топает ножкой“. Разве это не прелестно, разве это не ценно? Истинно-соколиная душа, одна из самых трагических фигур русской революции (что она должна была пережить после 1 марта до своего ареста, когда весь мир изумлялся могуществу Исп Комитета, а весь Исп. Ком-т была она одна! И ничего уже не могла сделать!) и извольте видеть – „Топни-Ножкой“! Да за эту черточку что угодно можно отдать, живого человека видишь». (Письмо от 21 августа 1925 года. Архив А. М. Горького).

В мемуарах В. Вересаева подчас встречаются односторонние, а то и просто ошибочные оценки событий и явлений прошлого. Современный читатель легко в них разберется. Но воспоминания В. Вересаева прежде всего отличаются беспощадной правдивостью и высокой художественностью. Вспоминая, например, свое детство и юность, писатель не побоялся рассказать о самых интимных движениях души, о неблаговидных поступках, которые он по тем или иным причинам совершил, о том, что редко рассказывают даже самым близким друзьям. В. Вересаев и в мемуарах продолжал самозабвенно служить науке «человековедения», – как метко назвал литературу М. Горький, – а потому его мало заботило, насколько выигрышно будет выглядеть он сам – Витя Смидович, герой воспоминаний. Писателю интересно было разобраться в душе мальчика, которую довелось «наблюдать ближе, чем чью-либо иную», и он стремился рассказать о ней все, что знал.