Борис Грибанов - Женщины, которые любили Есенина

Между тем именно там, в клинике, в голове Есенина зрело чрезвычайно важное решение. Он решает начать новую жизнь — в Ленинграде. 7 ноября он посылает в Ленинград Эрлиху телеграмму: «Найди немедленно две-три комнаты 20 числах переезжаю жить Ленинград».

И дело тут не только в переезде из одного города в другой — Есенин решил развестись с Софьей Андреевной Толстой. Тогда же он посылает ей из клиники записку, тоже свидетельствующую о его намерении развестись: «Соня, переведи комнату на твое имя. Ты знаешь, я уезжаю, и поэтому нецелесообразно платить лишние деньги».

О том, какие мысли одолевали в эти дни Есенина, можно судить по его разговору с Наседкиным, который навестил его в клинике. Наседкин писал: «Есенин решил уехать в Ленинград. Впереди была новая жизнь. Об этом он больше всего говорил. В Ленинграде он, вероятно, женится, но только на простой и чистой девушке. Через Ионова он наладит свой двухнедельный журнал, будет его редактировать. А весной, возможно, поедет за границу, чтобы повидаться с Горьким».

Едва выйдя из клиники, Есенин явился в Госиздат к Евдокимову.

«Скоро в глубине длинного госиздатовского коридора, — вспоминал Евдокимов, — показался Есенин. — Пальто было нараспашку, бобровая шапка высоко сдвинута на лоб, на шее густой, черного шелка шарф с красными маками на концах, веселые глаза, улыбка, качающаяся грациозная походка.

— Евдокимыч, я вышел из клиники. Еду в Ленинград. Совсем, совсем еду туда. Надоело мне тут. Мешают мне. Я развелся с Соней… с Софьей Андреевной. Поздно, поздно, Евдокимыч! Надо было раньше!»

Однако просветление, связанное с улучшившимся в клинике здоровьем и лучезарными надеждами на новую жизнь, длилось недолго.

На следующий день вечером Грузинов и Сахаров столкнулись с Есениным у входа в клуб писателей. Есенина сопровождал Кусиков. Есенин был пьян и упрекал их в том, что они не навещали его в клинике.

Грузинов и Сахаров завели его в пустую комнату и уложили на диван. Когда Грузинов через некоторое время вернулся, Есенин лежал навзничь на ковре между столом и диваном.

Поэт Евгений Сокол оставил воспоминания о том, как он провел с Есениным дни 22 и 23 декабря. Есенин опять перебрал, и они вышли из Дома Герцена после учиненного им скандала. Часов в 11 вечера он выпил вина и стал жаловаться.

— Это не моя вина. Они сознательно провоцировали меня, они преследуют меня… Они завидуют мне. Подонки… Я писатель. Я известный поэт, а кто такие они? Что они написали? Что-нибудь собственное они написали? Они живут за счет моих строчек! Они пьют мою кровь, и при этом они хотят управлять мною.

По дороге домой Есенин много говорил о своем будущем, рисовал радужные картины, заявил, что отправится в длительное путешествие — спустится по Волге до Каспийского моря, потом в Баку, на Кавказ и в Крым, а осенью вернется в Ленинград. О Толстой он сказал:

— Она чужая. Мы с ней совершенно чужие.

На следующий день Есенин был в Госиздате, чтобы получить деньги. Евдокимову сказал, показывая черный шелковый шарф с красными маками:

— Это подарок от Изадоры… Дункан. О, как эта старуха любила меня! Если бы я написал ей сейчас, она примчалась бы, порвав всякие контракты, все на свете… Есть такие дураки… Будь они прокляты! Которые говорят, что Есенин кончился! Но я еще буду писать… Буду писать… К черту все!

Спустя два часа Наседкин оказался свидетелем того, как Есенин приехал на квартиру Софьи Толстой. Он был пьян и настроен враждебно: «Он говорил Шуре абсурдные вещи. Он был вне себя. Багаж его был готов. Все его вещи вплоть до самых мелочей были уложены в чемоданы. Перед тем, как уехать (он ни с кем не прощался), Есенин дал мне чек на 750 рублей — он не взял деньги в банке и уехал без копейки. Просил меня перевести их в Ленинград на следующий день».

Что толкнуло Есенина на переезд в Ленинград? Уезжая из Москвы 23 декабря, он полностью рвал со своим прошлым — попрощался с детьми, забрал с собой почти все свои рукописи и бумаги.

Дурной знак заключался в том, что Есенин тяжело запил сразу же, как только вышел из клиники. Тем не менее он уверял друзей, что он планирует начать работать в Ленинграде.

Шершеневич так отозвался об этом отъезде: «Мы не понимали его стези, не понимали, что трагедия достигла своего финала… Он уехал в этот город, чтобы закончить свою жизнь там, где он начинал свою поэтическую деятельность, свою поэтическую жизнь, подобно слону, который перед смертью возвращается к тому озеру, где родился».