Петр Тодоровский - Вспоминай – не вспоминай

Наши войска быстро продвигались на Запад и вскоре освободили и наш городок. Тогда-то у мамы запала мысль: во что бы то ни стало добраться к себе на родину. Посмотреть, что стало с домом, а главное — узнать судьбу своих родителей, моих дедушки и бабушки. Они наотрез отказались бежать от немцев.

Сколько ее ни уговаривали воздержаться от такого путешествия (надо было пешком пройти около трехсот километров практически за наступающими войсками), она все же ушла. Запаслась едой и зашагала по разрушенным и сожженным поселкам, ночевала в степи, ее ютили деревенские бабы… Через десять дней добралась в свой городок. Первое, что она узнала: дедушку и бабушку расстреляли — кто-то донес… Как родителей коммунистов. Квартира разграблена, в ней жили чужие люди. Кто-то ей шепнул, что наша Манька жива. Ее подобрал наш сосед — полицай, который совсем недавно бежал вместе с немцами, а Манька, мол, сейчас живет у речки. Там пасется, там и ночует. Ее каждый день доят разные люди. Мать кинулась к речке, увидела свою Манечку, уткнулась ей в шею, проревела до поздней ночи.

…Обратная дорога в Херсон заняла больше трех недель. Корова трижды вырывалась, не хотела уходить из родного городка. Лишь с четвертого раза удалось ее вывести.

Весна была в разгаре, земля зеленела травкой, но время было голодное. И на этот раз Манька спасла нашу семью от лишений военного времени.

…Еще в передней я услышал взрыв хохота. Вхожу и замираю на пороге, словно обухом ударили по голове. За столом сидят трое: Яна, ее мать Эйжбета Даниловна и… Сергей Иванов. Пьют чай с сухариками. На лицах еще витает улыбка, видно, Сергей их чем-то рассмешил — он в этом большой мастак.

— Чего стоишь? Проходи! — по-хозяйски говорит Сергей, обернувшись.

А я стою, не в силах сдвинуться с места. Смотрю на Яну, она — на меня, и мне кажется, она смущена. Мое появление нарушило их веселье. Пришел некстати…

— Проходите, Петр, — говорит Эйжбета Даниловна.

— Я… Да. Сейчас, — говорю заикаясь. — Тут наломал сухих веток. Принесу, — и толкаю спиной дверь. — Это рядом, я быстро… — отступаю, отступаю.

Уже в передней слышу голос Сергея: «Деревня, что поделаешь».

Янина догоняет меня уже на улице:

— Сейчас же вернись! Слышишь?!

— Но я действительно за хворостом…

— Не ври! Чего ты испугался, — берет меня за рукав шинели. — Глупый, я тебя ждала. Понимаешь?

— А он?

— А он за сухариками. Ты как маленький.

Теперь мы пили чай вчетвером. Сергей щедро угощал своими сухарями. Эйжбета Даниловна поставила на стол недоеденную банку с вареньем. Чайной ложечкой кладем на сухарик варенье, запиваем подкрашенным кипятком. Слушаем радио. Молчим. Как раз передавали «От Советского информбюро». Потом Эйжбета Даниловна развернула треугольник — фронтовое письмо от мужа: «Дорогие мои, любимые Яночка, Эйжбеточка, если б вы только знали, как я скучаю по вас, как мне не хватает ваших рук, ваших глаз, вашей теплоты, не хватает нашего дома и тишины. Вторую неделю снова на передовой, вши заели, кухня приезжает раз в сутки, в час ночи: перловка, кусок хлеба, рафинад… Зато гоним немца, еще немного, еще чуть-чуть — пахнет победой…» Не спеша читает, повторяя особенно важные слова: «люблю», «надеюсь», «держитесь». Потом что-то еще, но уже про себя.

Так, конечно, долго не могло продолжаться. Ситуация складывалась до смешного — кто кого пересидит… Даже такой говорун, как Сергей, упорно молчит, уминая один сухарик за другим. Первым не выдержал я:

— Ну, мне пора! — говорю вставая.

И вдруг открывается дверь, в комнату входит Володя Добров, наш командир взвода! Вот так чудо!

Наше присутствие ошарашило Доброва, но он быстро взял себя в руки, ведет себя так, словно нет ничего особенного в том, что мы с Сергеем оказались в этом доме.

— О-о! Так вот вы где окопались, голубчики, — снимает с плеча мешок, наполненный то ли пшеницей, то ли овсом. Ставит на пол, смотрит на часы. — Увольнение у вас до которого часа?

— До девятнадцати ноль-ноль, — говорит Сергей.

— А сейчас уже сколько? Опаздываете на тридцать минут. Так что выметайтесь! — он улыбается, абсолютно добродушен.

А я смотрю на Яну, она явно смущена, на меня не смотрит, надулась… Зато Эйжбета Даниловна наоборот рада его приходу.

— Зачем это, Володя, — говорит она, а сама сияет.

Мы с Сережей неловко высовываемся, молча киваем, уходим.

— Вас не смущает, что эти мальчики увидели ваш мешок? Что они подумают? — говорит Эйжбета Даниловна.