Сергей Кара-Мурза: «Совок» вспоминает свою жизнь

Почему я вспомнил косу? Они немного покосили участок — приятно размяться, трава хорошая. Подошел и я, попросил научить. Василий Михайлович за пять минут изложил главные принципы: ось вращения, все углы и траектории, сдвиг вперед при каждом взмахе, допустимые отклонения, смысл каждого изгиба косы. Все настолько понятно и разумно, что я никого, кроме двух-трех лучших профессоров МГУ и нашего сержанта, помкомвзвода, в один бы ряд с Василием Михайловичем не поставил. Тут была видна огромная школа заводского мастера и строгое мышление. Месяц спустя я наблюдал, как учил косить одного юношу мой сосед-банкир. Человек умный и энергичный, сам из деревни, косит прекрасно. Объясняет — вроде все правильно, но все не то. Выделить главное невозможно, понять смысл того или иного правила — тем более. Какая-то каша в голове.

Много вроде бы мелких замечаний слышал я от этих людей, пока мы были вместе, и как-то спокойнее от них стало. А то ведь совсем на душе было муторно — 1995 год. Не читают они никаких газет, не смотрят телевизор. Но рассуждают, в целом, на уровне получше газеты "Правда". Кстати, о своем лично плачевном состоянии ни разу не заикнулись. Что делать, пока не знают, но за всем внимательно наблюдают. И не пожелал бы я Гайдару и Чубайсу попасть к ним в руки, "когда закончится вся эта… с демократией". А в том, что она закончится, они уверены холодно и спокойно.

Сделали они работу и заторопились домой, на сенокос. Постирали одежду, собрались. Оставался один день, и я предложил поехать куда-нибудь, отдохнуть. Они говоpят:

— Свозите нас на Бородинское поле. Всю жизнь слышим, а побывать не довелось.

По деревне ходят лошади. Когда приезжает автолавка, они подходят сзади и суют головы через плечи покупателей, норовят откусить от буханки. Женщины пугаются, кричат. Лошади отскакивают, у них виноватые морды. А недавно они выглядели очень элегантно, на них выезжали верхом хозяева, в пиджаках, картузах. Рядом бежали роскошные борзые.

Заправлял конюшней и псарней молодой человек. Кончил он Тимирязевскую академию, потом стажировался на фермера, где-то в Голландии — Ельцин послал его, почти как Петр I. Должен был просвещенный фермер накормить Россию. Но оказалось, некогда. Похоже, что в нашей колхозно-буржуазной деревне он стал единственным дворянином. Более того, ему московское дворянство даже присвоило титул баронета. Как раз за лошадей.

Приехав из Голландии, он не стал, как питомцы Петра, применять полученные там навыки, а завел лошадей и собак и организовал для нового высшего общества псовую охоту. Видимо, клиентами были не только дворяне, но и купцы и кое-кто еще — с золотыми цепями на шее. Возродил парень русскую культуру: собаки лают, кто-то трубит в рог. Клиент влезает на лошадь, холуй подносит ему рюмку водки. Красота. И вот, поскакали по давно не паханому полю (какие-то "арендаторы" его держат, ждут приватизации). Охота идет на лис. И надо же, из кустов и впрямь выскакивает лиса и мчится через поле, собаки за ней. Охота, удалась, клиенты счастливы. Матерого зверя затравили. Баронета за это получил — не слишком расщедрился предводитель дворянства.

Может быть, дослужился бы наш просвещенный фермер и до барона, но дело его пошло на убыль. На звероферме под Рузой, где он брал рыжих лис, дела пошли совсем плохо, и лисы кончились. Да как-то внезапно. С последним клиентом чуть не сорвалась охота, а ведь клиент крутой. Да и не может дворянин слово нарушить. Так что взял баронет песца, и, как тот ни визжал и ни просил пощадить его седины, но выкрасили его в рыжий цвет. На этом и пресеклась у нас дворянская струя. Устроился баронет в Москве директором ночного клуба. Что ж, надо и эту сферу облагораживать.

Борзые сначала переловили всех кошек на деревне. А недавно забрела ко мне одна на участок. Смотрю, роется в золе от костра. Оказывается, туда кости выбросили, и она обгорелые кости грызет. Пошел я в дом, намочил хлеба в молоке, поставил в миске. Борзая не идет, ей стыдно. Очень гордая собака. Потом все же подошла, поела. Трудно борзым собакам живется в этот переходный период.

Пишу сейчас этот очерк, и проходят в памяти по кругу все эти люди. Всех их я назвал своими именами, так они срослись с ними в моей памяти — никак не удавалось придумать другое.

За окном холодная уже ночь, подморозило. Все разъехались, вокруг в лунном свете нагромождение огромных темных силуэтов — недостроенные дома. За ними не видно огоньков деревни. Почти никто не смог вдохнуть в эти дома жизнь, нет детей, иссякли силы. Люди устали и сникли. Перестал приезжать покалеченный Саша — нет больше заказов. Приутих овдовевший Серега, совсем пропал его зять. Даже банкир редко и вяло топит свою баню. Всех взяла за горло рыночная реформа. Эти люди остались русскими, а хотели встроиться в чужую жизнь. Они даже не поняли, куда их зовут, и не могли знать, что всех их, как племя, ждет на этом пути глубокая яма.