Татьяна Тарасова: Четыре времени года

Росли мы с сестрой, как я уже говорила, довольно самостоятельно, без постоянных нравоучений. Самый страшный родительский гнев я пережила в восьмом классе, когда решила выделять больше времени для тренировок и по совету своей ближайшей подруги Иры Люляковой ушла в школу рабочей молодежи. В ту самую, где уже работала лаборанткой сестра Галя, которая всегда стремилась в школьные учителя. После первой четверти, проведенной в общеобразовательной школе, я подошла к директору и сказала, что ухожу в школу рабочей молодежи. Он почему-то сразу отдал мне документы. Я с большим успехом начала с ноября посещать занятия, всего лишь три раза в неделю, в новой школе. И только в феврале — марте мама поинтересовалась: «Ты почему последнее время дома утром сидишь, почему не в школе?» — «Мама, — отвечаю, — я с ноября совсем в другой школе учусь...»

Мама долго бушевала, потом успокоилась. А мы в нашу 18-ю школу, где учились ребята из ансамбля Игоря Александровича Моисеева, из художественного училища и фигуристы, чинно приходили днем на занятия в школьной форме и фартуках, с нами занимались замечательные педагоги, и вся разница с обычной школой заключалась только в том, что в классе нас оказывалось максимум восемь человек, естественно, программа изучалась и качественнее и быстрее, по сравнению с классом, где сидит тридцать-сорок учеников. Такое мизерное количество одноклассников, как ни странно, позволяло нам довольно часто прогуливать занятия. Правда, мама один раз сходила туда с дневной проверкой и вечером меня спрашивает: «Таня, где ты была с утра?» — «А какой сегодня день недели?» — задаю тут же я ответный вопрос, соображая, к чему это она клонит. «Четверг». — «Где же мне быть, как не в школе», — не задумываясь, говорю я и тут же нарываюсь на взбучку.

Мамино «рукоприкладство» шло скорее от бессилия со мной справиться. Ведь она бесконечно добрый и мягкий человек. Очень любила встречать меня и провожать. А я, как отец, не терплю, когда провожают, хотя нравится, если приходят встречать. Минуты томления во время проводов на вокзале или в аэропорту, когда уже все сказано и все перецеловались, одинаково мучительны как для отъезжающего, так и для провожающего. Мама обижалась, что я отказываюсь от ее услуг, конечно, ей спокойнее дать последние напутствия дочке у вагона, а не за час до отъезда, но я ничего с собой поделать не могла.

Родители нам доверяли, не вмешивались в наши дела. Лишь однажды, когда я поняла, что из спорта надо уходить, и решила пойти по стопам своей подруги Иры

Даниловой, которая из фигурного катания ушла в Государственный ансамбль народного танца СССР, отец круто поломал все мои радужные планы (в них, кстати, входила и мечта поступить в ГИТИС, на балетмейстерское отделение).

Он сказал, что актрис в семье не было и никогда не будет.

Я поступила по его настоянию в институт физкультуры, где училась долго и довольно безобразно. Впрочем, в фигурное катание ведь тоже определил меня отец: «Уж если родилась девочкой, то хоть на коньках стоять будет».

И мою дальнейшую судьбу после вынужденного прекращения занятий спортом определил отец. Тренером я не думала становиться, но он посоветовал заняться именно этим делом, сказав, что в профессии тренера я найду себя, найду счастье, найду все, о чем могу мечтать в жизни. Я плохо себе представляла свое будущее. Что такое быть сильным спортсменом, я уже испытала, а вот тренером?..

Я росла двигательно способной девочкой. Я лучше всех прыгала, бегала, имела почти по всем видам легкой атлетики третий-второй разряд, прилично прыгала с вышки в воду. Летом для фигуристов проводился чемпионат по легкоатлетическим видам, и мы с Милой Пахомовой обычно шли в лидерах. Проигрывать я страшно не любила — важнейшее для спортсмена качество. Не знаю, как сложилась бы моя спортивная карьера, если бы не травма. Морально она меня надломила. До травмы я страха не знала. Тренироваться любила самозабвенно, но эта любовь пришла не сразу.

Как сейчас, я помню тот день на стадионе Юных пионеров. Мы уже перешли на двухразовые тренировки. Мне четырнадцать лет. Весь вечер идет крупный снег. Я катаюсь, катаюсь, получаю от занятий невероятное наслаждение. Уходить со льда не хочется. Утомленная до предела, я впервые поняла, что счастье наступает тогда, когда ты уже на границе собственных сил, а у тебя все получается.

В свое время отец не хотел, чтобы я занималась в ЦСКА, то есть там, где он работает. Не хотел лишних разговоров. Мне, маленькой, из всех московских катков проще всего было доезжать до СЮПа, он меня и устроил туда. Второй раз пришел на каток через много лет,