Владимир Логинов: Тени Сталина

Затем ко всему этому зловеще примыкает организатор политических убийств Ягода — полная противоположность идейному вождю Бухарину. Чувствуется, что Бухарина в пекло измены толкали в огромной мере небезблагородные политические амбиции: доказать мертвому Ленину и живому Сталину, что его, бухаринская, линия развития страны верней и плодотворней генеральной. Отсюда его озабоченность не только непосредственно захватом власти, но и последующим:

«Гринько: Он (Бухарин. — А. Р.) указывал, что, поскольку довлеет политика в данном случае, вредительство следует допустить, с другой стороны, установление более широких экономических связей с капиталистическим миром даст возможность наверстать те потери, которые будут» (стр. 79). Но на пути к благой цели, как полностью капитулирует Бухарин в своем последнем слове, «голая логика борьбы сопровождалась перерождением идей, перерождением нас самих… которое привело нас в лагерь, очень близкий по своим установкам к кулацкому преторианскому фашизму» (стр. 666).

Совсем иное двигало Ягодой. Хоть он и говорит «не для того, чтобы смягчить свою вину, но лишь в интересах установления истинного положения вещей, что попытки некоторых обвиняемых представить меня как профессионала-террориста неверны» и «что ни один из этих (террористических. — А. Р.) актов не совершен мной без директивы «правоцентристского блока» (стр. 490), — верить ему трудно. Самое первое вменяемое ему убийство — сына Горького Макса в мае тридцать четвертого года — вообще имело под собой, как он же в другом месте сознается, сугубо личный мотив. А именно: любовная интрига с женой убиенного.

Далее. Чуть позже организованное им убийство своего начальника Менжинского с целью возглавить за ним следом ОГПУ якобы заказал ему Енукидзе, ко времени суда уже покойный.

Никто больше из «сопроцессников», доведенных в большинстве Вышинским до предельной искренности, этого не подтверждает. Напротив, показания их больше клонятся к тому, что поспешить с ликвидацией уже дышавшего на ладан от болезни шефа Ягоду лишь толкал чисто карьерный, шкурный интерес: захапать обещанное ему кресло, пока водоворот событий не родил другого претендента.

В убийстве Кирова в том же тридцать четвертом Ягода признает себя только пособником. «Ягода: Енукидзе настаивал, чтобы я не чинил никаких препятствий этому… Запорожец (ленинградский чекист. — А. Р.) сообщил мне, что органами НКВД задержан Николаев, у которого были найдены револьвер и маршрут Кирова, Николаев был (по приказу Ягоды. — А. Р.) освобожден. После этого Киров был убит этим Николаевым» (стр. 491).

Мотивы устранения Куйбышева из процесса неясны, а вот о Горьком говорится много и подробно. Бухаринцы, уже договорившись с Западом о смене власти, опасались, что огромный мировой авторитет Горького, стоявшего горой за Сталина, им помешает после «дворцового переворота» облачиться в тоги избавителей отечества. Старик еще начнет трубить на всю планету невесть что и портить победоносную обедню.

С Ежовым тоже ясно. В тридцать шестом он от ЦК партии курировал следствие по Кирову, был близок к истине, а в сентябре и вовсе занял пост Ягоды. И тот, освобождая кабинет, приказал своему личному секретарю Буланову попрыскать там раствором ртути. «Буланов: Я приготовлял большие флаконы этого раствора и передавал их Саволайнену. Распрыскивал тот из пульверизатора. Помню, это был большой металлический баллон с большой грушей. Он был в уборной комнате Ягоды, заграничный пульверизатор» (стр. 480).

Картины, равные по силе «Макбету» Шекспира, процесс являет там, где излагается, как Ягода втягивал в свой умысел врачей. «Вышинский: Ягода выдвигает свою хитроумную мысль: добиться смерти, как он говорит, от болезни… Подсунуть ослабленному организму какую-либо инфекцию… помогать не больному, а инфекции, и таким образом свести больного в могилу» (стр. 583). И вот, играя исключительно умело и разнообразно на паскудных людских струнах, Ягода превращает Санупр Кремля в своеобразный отряд «убийц с гарантией на неразоблачение».

«Левин: Он сделал мне весьма ценный подарок: предоставил в собственность дачу в подмосковной местности… Давал знать на таможню, что меня можно пропустить из-за границы без осмотра… Я привозил вещи жене, женам своих сыновей… Он сказал мне: Макс не только никчемный человек. Но и оказывает на отца вредное влияние… Он дальше сказал, вы знаете, руководитель какого учреждения с вами говорит? Я ответствен за жизнь и деятельность Алексея Максимовича, а поэтому, раз нужно устранить его сына, вы не должны останавливаться перед этой жертвой. Он сказал: «Раз вам оказывается доверие в этом деле, вы это должны ценить. Вы никому не сможете об этом рассказать. Вам никто не поверит. Не вам, а мне поверят» (стр. 442–445).