Вдобавок врачам Левину, Казакову и другим, повязанным с блоком через Ягоду, вменяют умышленное доведение до смерти своих пациентов: Менжинского, Куйбышева, Горького и его сына Максима Пешкова. Кроме того, главе ОПТУ— НКВД Ягоде — попытку отравления парами ртути своего преемника Ежова и организацию убийства Кирова.
Хотя процесс возглавляет Ульрих, присутствуют и двое защитников врачей (все остальные от защиты отказались), — по существу, все судебное следствие ведет — и очень основательно — один Вышинский. Человек колоссального напора, зверской памяти, не упускающей ни мелочи из тьмы подробностей по каждому из обвиняемых, незаурядный в своем роде полемист. Последнее лучше всего видно из его постоянных стычек с его главным и, пожалуй, единственным пытающимся оказать отпор противником — Бухариным.
«Вышинский: Я спрашиваю не вообще о разговоре, а об этом разговоре. Бухарин: В «Логике» Гегеля слово «этот» считается самым трудным… Вышинский: Я прошу суд разъяснить обвиняемому Бухарину, что он здесь не философ, а преступник, и о гегелевской философии ему полезно воздержаться говорить, это лучше будет прежде всего для гегелевской философии» (стр. 364). «Бухарин: Он сказал «должны», но смысл этих слов не «зольден», а «мюссен». Вышинский: Вы вашу философию оставьте. Должен по-русски — это значит должен. Бухарин: «Должен» имеет в русском языке два значения. Вышинский: А мы здесь хотим иметь одно значение. Бухарин: Вам угодно так, а я с этим имею право не согласиться… Вышинский: Вы уже привыкли с немцами вести переговоры на их языке, а мы здесь говорим на русском языке…» (стр. 375–376).
И Вышинский с его «пролетарской прямотой», хотя отнюдь не простой, в этих дуэлях, иногда на целые страницы, то и дело берет верх, не позволяя противнику перевести игру в поле его надменной и излюбленной софистики. О которой метко выразилась бывшая соратница Бухарина Яковлева, свидетельница по плану ареста Ленина в 1918 году: «Он говорил об этом вскользь, обволакивая это дело рядом путаных и ненужных теоретических рассуждений, как это вообще любит делать Бухарин; он, как в кокон, заворачивал эту мысль в сумму пространных рассуждений» (стр. 385).
Конечно, за спиной Вышинского — вся мощь карательной машины. Но с ней Бухарин и не вступает в поединок, прекрасно отдавая себе отчет, что «я, может быть, не буду жив и даже почти в этом уверен» (стр. 408). Вся его линия на суде, местами восходя до настоящей драматической патетики, имеет одну удивительную цель: морально и логически самооправдаться за признаваемые им за собой «такие вещи», за которые «можно расстрелять десять раз» (стр. 665). Вот эта двойственность позиции — да, грешен страшно, но позвольте показать всю высь бросивших в преступный омут заблуждений — и не дает ему победы над уничтожительной трактовкой его личности Вышинским:
«Бухарин вредительство, диверсии, шпионаж, убийства организует, а вид у него смиренный, тихий, почти святой, и будто слышатся смиренные слова Василия Ивановича Шуйского «Святое дело, братцы!» из уст Николая Ивановича. Вот верх чудовищного лицемерия, вероломства, иезуитства и нечеловеческой подлости» (стр. 562).
Нет слов, жестокая закваска времени здесь, как и в другом впоследствии крылатом выражении Вышинского, рожденном на этом же процессе: «Раздавите проклятую гадину!» (стр. 596) — сквозит весьма. Но и картина преступления, которую в течение десяти дней из уймищи признаний, запирательств, перекрестных допросов выволакивает на свет железный прокурор, ужасна.
«Бухарин:…я отвечаю, как один из лидеров, а не стрелочник контрреволюционной организации. Вышинский: Какие цели преследовала эта организация? Бухарин: Она преследовала основной целью реставрацию капиталистических отношений в СССР. Вышинский: При помощи? Бухарин: В частности, при помощи войны, которая стояла прогностически в перспективе. Вышинский: На условиях? Бухарин: На условиях, если говорить конкретно, целого ряда уступок… Если ставить все точки над «i», на условиях расчленения СССР. Вышинский: Отторжения от СССР целых областей и республик? Бухарин: Да» (стр. 322).
Идейные истоки заговора с целью свержения всей сталинской верхушки Бухарин объясняет так: «Уже в 1928 году я сам дал формулу относительно военно-феодальной эксплуатации крестьянства… Мы стали с пожиманием плеч, с иронией, а потом и с озлоблением смотреть на наши громадные, гигантски растущие заводы, как на какие-то прожорливые чудовища, которые все пожирают, отнимают средства потребления от широких масс…» (стр. 330–331).
Читать дальше